Наследница Кодекса Люцифера - [7]

С той стороны, где раскинулась крестьянская усадьба, доносились сухие щелчки выстрелов, крики, лошадиное ржание, грохот скачущих галопом коней, яростные команды и панические вопли. Огонь по-прежнему бушевал и ревел.

Он зажал себе уши руками, но это не помогло. Он зажмурился, но взгляд мертвого Леопольда по-прежнему преследовал его. Он закричал. И начав, уже не мог остановиться.

Наконец он все-таки затих, хотя причиной тому было одно лишь истощение. За холмом стало тише, даже треск огня, кажется, ослабел. Он слышал приказы и постоянно повторяющийся одинокий резкий крик: «Пощады! Пощады!» Прогремел выстрел, и голос умолк. Мальчик медленно встал и попытался рассмотреть холм через густой кустарник. С одной стороны к нему приближались раскаты грома, и он теперь знал, что это идет в атаку кавалерия. Паренек застыл от ужаса. Он увидел всадников, на которых наткнулся во время бегства: они снова показались над холмом, на этот раз сомкнув ряды вокруг толстяка в желтой одежде, и вели за собой полдюжины запасных лошадей без всадников. Они галопом проскакали мимо его убежища. Если бы они погнали лошадей в лес через то место, где он лежал, то сбили бы его с ног, так как он был не в состоянии двигаться. Через несколько мучительно долгих мгновений другая группа всадников проскакала галопом на холм, но перед опушкой леса остановилась. Лошади пританцовывали и вращались вокруг своей оси, закованные в латы всадники ругались и размахивали оружием.

– Если мы войдем туда и окажется, что швед еще там, нас всех перестреляют! – крикнул кто-то.

– Так что, ты предлагаешь оставить их безнаказанными, старая ворона?

– Накажем их на поле битвы, завтра! За каждого из наших товарищей по одному мертвому шведу, и еще по одному в качестве довеска!

– По два довеска!

– И жирная задница Густава-Адольфа!

Мужчины громко расхохотались. Затем они круто развернули коней и снова помчались вниз по холму.

Мальчик тихонько выдохнул. Его пальцы с такой силой вцепились в ветви, которые он осторожно раздвинул, что ему с трудом удалось разжать их. Он осмотрелся и понял, что испачкался от испуга. Горло ему сдавило комом.

И тут сзади его что-то схватило, чья-то лапа зажала ему рот, его прижали к чему-то шершавому, воняющему столетним потом и грязью. Это что-то поволокло его прочь, а в снова завертевшийся от ужаса разум проник прерывистый шепот: «Дьявол… дьявол… д… д… дьявол!»

4

На третий вечер отшельник произнес первые слова. До тех пор мальчик, спотыкаясь, сопровождал его в бесцельном, по-видимому, путешествии по лесу не столько из понимания, что старик-богатырь спас ему жизнь и, возможно, желал ему добра, а скорее из-за непонимания, куда еще ему податься.

– Им… им… им-м-м! Имя? – спросил старик.

Лицо его, обветренное и покрытое густой бородой, представляло собой скопление глубоких обрывов и тяжких утесов. Улыбка походила скорее на оскал, но через два дня молчаливой совместной жизни мальчик достаточно привык к нему, чтобы не пускаться в бегство от страха.

Он пожал плечами.

Отшельник указал на себя. Губы его шевелились.

– П…П…

– Что? – переспросил мальчик.

Отшельник закатил глаза и снова указал на себя.

– П…П…

Внезапно он замолчал и махнул рукой. Затем наклонился к мальчику и схватил его запястье. Мальчик попытался вырваться, но отшельник просто положил его кулак к себе на грудь.

– Петр! – не очень четко произнес он.

– Петр? Тебя так зовут?

Отшельник кивнул. Мальчик невольно рассмеялся. Этот звук, похоже, показался отшельнику незнакомым; он склонил голову набок и прислушался. Затем снова указал на мальчика.

– Имя?

Мальчик вздохнул и повесил нос. Он ничего не ответил.

На этот раз плечами пожал отшельник. Затем он молча улегся и уже через несколько мгновений захрапел. Мальчик пристально смотрел на темный лес вокруг себя. Если звери и находились где-то поблизости, этот храп наверняка прогонит их прочь. К тому же храп оказывал на него утешительное воздействие, так же, как и затхлый запах отшельника, и его растрепанность – все это напомнило ему об овчарках, которые сбиваются в кучу и согревают друг друга во время ливня. Через некоторое время он подполз к старику и свернулся калачиком рядом с ним.

5

Воспринимая одновременно жесты, мимику грубо вылепленного лица и запинающуюся речь отшельника и ни на что не отвлекаясь, с ним можно было вести что-то вроде беседы. Не то чтобы старик очень ценил задушевные разговоры. Когда он говорил, говорил только он. У мальчика ушло несколько дней на то, чтобы хотя бы примерно понять, о чем толкует отшельник. Оказалось, что старик рассказывает одну историю.

– Все потому, что мы согрешили, – объяснял Петр. – Давно это было, но прегрешения не проходят без следа. Нужно долго каяться, а если покаяния недостаточно, прегрешение остается в мире и отравляет все.

– Что за отрава?

– То, что происходит вокруг. В городах. В деревнях. Война. То, что погибает так много людей. То, что никто больше не знает, какая вера правильная, и что надежда умирает. Это наше прегрешение. Мы отказались охранять от нее мир. Мы совершали… ужасные поступки!

На душе у мальчика всегда становилось жутко, когда отшельник начинал плакать. Он никогда не видел, чтобы хозяин плакал, и слуги тоже. Плакать – удел женщин и детей. Он начинал чувствовать себя беззащитным, как только старик закрывал лицо лапами и принимался всхлипывать.