Наследница царицы Савской - [33]
– Царь Соломон не выполняет.
Именно против царя Ахия направлял свою обличительную речь. Садок понял это по злобному торжеству в голосе пророка.
– Царь Соломон тоже покорно выполняет все заветы Господа, Ахия.
– Нет! Он разрешает поклоняться идолам и допускает кощунство. Он связался с чужеземками и потакает их порочным прихотям.
Ахия сделал глубокий вдох, и Садок понял, что пророк лишь начинает свою речь. Садок также понял, о чем он, очень долго и многословно, расскажет дальше. Обычай требовал, чтобы пророка не ограничивали в праве слова. Но никто не мог требовать от Садока большего, чем видимость почтительного внимания. И потому Ахия разглагольствовал, а Садок, иногда кивая, сидел и думал о том, что его добрая жена подаст к ужину: она знатно готовила и пообещала ему сегодня новое лакомое блюдо.
Но постепенно мысли его вернулись к обличительной речи Ахии. Пророк никогда не был приятным собеседником. И не находил добрых слов для царя Соломона и его двора. Но на этот раз он обвинял более напористо и злобно, чем обычно. И непрестанно возобновлял нападки на чужеземных женщин, повторяя, что в царском доме поклоняются идолам. От этого Садоку становилось не по себе. Когда-то пророк низверг царя. Ахия вообразил себя Самуилом?
Но Соломон – не истерзанный и потерявший почву под ногами Саул. Да и времена изменились. Царь теперь обладал большей властью, чем пророк.
Когда Ахия наконец смолк, Садок быстро заговорил, не давая ему начать снова:
– Ты сказал многое, Ахия. Многое. Я подумаю об этом.
– Соломон всего лишь царь, а не бог. Он ступил на опасный путь.
– Да, – кивнул Садок, – да. Я поговорю с ним.
Давая это обещание, он не лукавил.
Вечером того дня моя служанка Ривка аккуратно расстегнула и расплела на мне все, что с таким трудом создали мои мачехи. Нимра и Кешет заснули в своей кровати, и, когда я осталась наконец одна, мне вспомнились все слова, сказанные отцовскими женами в залитом солнцем саду, и я захотела вновь беззаботно посмеяться над их глупостью. И не смогла. Словно бы какая-то тяжесть лежала на сердце. Что-то вертелось в мыслях, требуя внимания. Накручивая на палец расплетенные волосы, я вспоминала все события того дня, проверяя, в котором из них залегла тень, мешавшая смеяться.
Пересматривая этот день, я видела лишь отцовских женщин. Светлых и темных, с противоположного края земли и из селений, раскинувшихся на золотых холмах Иудеи. Все были красивы, все блистали, словно драгоценные камни…
Какая-то мысль трепетала в моем разуме, но я пока не могла ее ухватить. Нахмурившись, я начала перечислять всех отцовских женщин – супруг и наложниц. Присланных в подарок и прибывших в подкрепление договора. Но десятью пальцами обойтись не удалось, и скоро я сбилась со счета. Поэтому я воспользовалась своим запасом неоправленных камней.
Конечно, Нефрет. И Наама, никому не дающая забыть, что она мать будущего царя. Гилада и Гелика, Меласадна и Македа. Женщины из далеких стран. Женщины, чьих обычаев наш народ не понимал. Я положила шесть самоцветов на яркую ткань, покрывавшую мое ложе. На фоне сияющего пурпура драгоценные камни казались почти тусклыми – странная игра освещения и сочетания цветов. На таком роскошном фоне даже золото меньше блестело.
Я продолжила подсчитывать отцовских жен, раскладывая камушки ровными рядами на кровати. Аришат – сидонская царевна. В приданое царю Соломону она принесла два порта. Аиша. Брак с ней означал мир с бедуинами, которые совершали набеги на наши восточные границы. Нилуфар, девушка из Персии, с такими же спокойными и равнодушными глазами, как у лелеемых ею длинношерстых кошек…
Я прекратила считать и провела рукой по переливающейся ткани, собирая в ладонь разные камни. На миг я уставилась на них, потом разжала руку. Из ларца слоновой кости я высыпала остатки и начала раскладывать все свои запасы на маленькие кучки – по названиям. Закончив, я увидела, что больше всего у меня бирюзы и жемчуга. Я принялась считать заново, обозначая бирюзой израильтянок и иудеек. Жемчужины обозначали чужеземных царевен.
Затем я пристально посмотрела на сложившуюся из бирюзы и жемчуга мозаику. Так мало бирюзы и так много жемчужин! На пурпурной ткани они сияли, как россыпь звезд. Бирюза рядом выглядела тусклой. Ее красивый небесно-голубой цвет терялся на роскошном фоне.
«Столько жемчужин…» Я вглядывалась в орнамент, который невольно выложила. Теперь, в ровных рядах бирюзы и жемчуга, я ясно увидела, к чему привели женитьбы моего отца, – при дворе оказались одни чужеземцы.
Семья царя уже не походила на семьи его народа. В стенах Женского дворца жили не дочери Израиля и Иудеи, а женщины из других земель, и в приданое они приносили не только золото, города и перемирия, но еще и своих богов и диковинные обычаи.
«Ничего удивительного, что Ахия так яростно преследует царский двор». Пророк не был уроженцем Иерусалима. Он пришел сюда, желая занять долго пустовавшее место. Со времен Нафана ни один пророк не благоволил царю – а Нафан умер еще до моего рождения. Ахия ненавидел царский дворец и всех чужестранцев, живших здесь. Он разглагольствовал на рыночной площади, клеймя храмы чужих богов, выраставшие в городе по мере того, как сюда прибывали торговцы из разных земель. Никто в Иерусалиме, кажется, не обращал особого внимания на Ахию и его бесконечные яростные поношения.
