Наследница бриллиантов - [33]

— Ты это серьезно? — спросил он.

— Еще как серьезно. А ты сам не видишь, что ли?

— Что я должен видеть? — спросил отец, массируя натруженные ноги.

— Как что? — Мать наклонилась к нему и, понизив голос, медленно произнесла: — Девочка горячая, очень горячая.

— Какую ты чушь порешь! — возмутился отец и даже стукнул кулаком по краю кровати. — Как можно говорить о шестилетней девочке, что она горячая или холодная? Слава богу, что она успела вина хлебнуть и опьянела. Надеюсь, и не вспомнит завтра об этом случае.

Сонина кровать стояла как раз напротив двери в родительскую спальню, в комнатушке, служившей одновременно детской и кладовой. Затаив дыхание, она прислушалась к разговору родителей. Сразу же всплыл в памяти подвал, прохладный вкус вина, которое совсем даже не было пьяным, звериная морда черного человека, строгое и отчужденное лицо матери, ее пытливый, быстро брошенный взгляд и резкий, как удар хлыста, окрик:

— Юбку одерни, бесстыдница!

От этого окрика Соня попыталась подняться, но у нее закружилась голова, заломило тело, словно вдруг налившееся свинцом. Ее начало тошнить, но мать уже не видела этого, она теснила к двери угольщика, который рядом с ней казался жалким карликом. Потом Соня почувствовала, как ее поднимает на руки отец и несет наверх, в комнату. Мать была уже там, она раздела Соню, налила в таз теплой воды и вымыла ее хозяйственным мылом, докрасна растерев губкой. Во время этой процедуры в комнате стояла тишина, ни отец, ни мать не проронили ни слова.

— Все она знает и все помнит, — хитро прищурившись, прошептала мать. — Если бы она сама не поманила эту грязную свинью, он ни за что не осмелился бы спуститься за ней в подвал.

— Кто тебе такое сказал?

— Он сам сказал. Марио.

— И ты поверила? Поверила этой скотине? Вспомни, как Соня жаловалась нам на него, как боялась его щипков, а ты… ты только смеялась! — не сдержался обычно кроткий Тонино.

— А я тебе говорю, что девочка горячая, когда я их застукала, она лежала тихо, даже не пикнула.

— Разве ты не понимаешь, что она испугалась? Я как увидел ее лицо, сразу вспомнил учителя Маццони. Двадцать пятого апреля, во время восстания, когда партизаны выволокли его из дому, он тоже не сопротивлялся и был похож на затравленного зверька.

На этот раз Соня не все уловила из сказанного родителями, некоторые слова она не разобрала, но, по крайней мере, в одном не могла не согласиться с матерью: она горячая, очень горячая. Горячая настолько, что голова у нее пылает и раскалывается.

— Держи язык за зубами, — потребовала мать. — Грязное белье на людях не стирают.

— А угольщик? — спросил отец. — Ему что же, с рук это сойдет?

— Не волнуйся, он за все заплатит, — пообещала мать, — об этом уж я позабочусь.

Соня почувствовала, что ее тело, став чужим и тяжелым, начинает проваливаться, соскальзывает в какую-то густую, липкую жижу, и одновременно перед глазами возникает сияющий солнечный свет, а в этом свете — Лоредана. Она садится на каменную ступеньку, аккуратно расправляя яркое отутюженное платье, и по ее плечам струятся белокурые расчесанные локоны. Девочка наклоняется к своей кукле, а рядом стоит ее мать и ласково протягивает ей конфету. Потом солнечный свет вдруг сжимается до размера дверного проема, и Соня рвется к нему из черной глубины угольной лавки, но Марио грубо хватает ее за горло и начинает душить. Соня задыхается, хочет крикнуть, но не может выдавить из себя ни звука.

У Сони была высокая температура, она бредила. Пришел врач и прописал хинин и питье с лимоном. Двое суток она блуждала по темным лабиринтам своих кошмаров, а на третий день к ней вернулось сознание. Разбудил ее удар грома. Она открыла глаза и увидела, как ветер треплет на распахнутом окне занавеску. В темно-синем небе вспыхивали молнии, и следом раздавались оглушительные громовые раскаты. Соня с наслаждением вдохнула свежий воздух, пахнущий мокрым камнем и мокрой землей. Зазвенел, подходя к остановке, последний вечерний трамвай, и было слышно, как он рассекает потоки воды. Соня приподнялась и увидела в открытую дверь отца, сидящего на постели с книгой в руке. Он словно почувствовал Сонин взгляд и поднял глаза от книги. Мать перед зеркалом мазала лицо кремом. Длинная ночная рубашка голубого цвета с крылышками вместо рукавов придавала ей мирный, даже женственный вид. Соне только, как всегда, неприятно было смотреть на ее торчащий живот.

— Малышка проснулась, — сказал отец и, встав с кровати, направился в комнату дочери.

Мать пошла следом и положила Соне на лоб непривычно ласковую руку.

— Как ты себя чувствуешь, Соня? — озабоченно спросил отец.

На отце были только пижамные штаны, и он показался Соне щуплым и слабым: худые плечи опущены, щеки ввалились, нос заострился и еще больше вытянулся.

Соня посмотрела на отца немым взглядом, и он взволнованно повернулся к жене.

— Она не может говорить!

— Просто ей нечего сказать, — как всегда уверенная в своей правоте, бросила мать.

— Нет, тут что-то не то, — покачал головой отец.

Соня чувствовала себя совершенно пустой — ни слов, ни мыслей. Вдруг из этой пустоты возник утренний свет и осветил белокурую девочку, склоненную к кукле. Потом свет погас, и наступила тьма, в которой таился ужас.