Насколько мы близки - [51]

– Ситуация касается не только того, что нужно Рут. Другие люди страдают!

У меня ладонь чесалась влепить ему пощечину – за самодовольный тон.

– Пытаешься уесть видимостью благородства и альтруизма? Напрасный труд, – презрительно процедила я. – И пожалуйста, избавь меня от этого своего священного негодования. Бог ты мой! Рут позволила Риду забрать все! Тоже альтруизм своего рода, разве нет? Скотти фыркнул:

– Уточни. Что значит «все»?

Я с каменным лицом принялась натягивать носки.

– Пойми наконец, Прил. Речь не о том, чью сторону принять. – Голос Скотти был скрипуче суров.

Мой собственный голос сорвался до визга:

– Прекрати твердить мое имя, черт бы тебя побрал! – Я включила фен, демонстративно заглушая мужа. – Надо же, он изволит снисходить до меня, будто я дебилка какая-нибудь, неспособная уяснить его неоспоримую логику! Речь именно о том, чью сторону принять! Выиграет-то только одна сторона! Так о чем, по-твоему, речь?

– О том, что правильно, а что – нет.

– И уж это ты знаешь лучше всех!

– Прил, посмотри на меня.

– Вот-вот, давай. Поучи меня жизни, почитай нотацию, вроде я у тебя третий ребенок. Прил, посмотри на меня! - передразнила я издевательски и, выдернув шнур из розетки, швырнула фен в чемодан.

Скотти сделал глубокий вдох и остановил на мне взгляд.

– Хочешь знать, что я думаю по этому поводу? Думаю, ты чувствуешь себя виноватой, поскольку сама отлично знаешь, что должна сказать на суде. Ну же, Прил, согласись. – Он схватил меня за руку. – Самое что ни на есть банальное чувство вины, верно? Ты потому себя так ведешь?

И тогда я его ударила. Вырвала ладонь из его руки и ударила. Я вложила в этот удар все сомнения, боль, одиночество последних шести месяцев. Плотное тело Скотти приняло на себя удар упруго, как резиновая груша.

Скотти стоял неподвижно, уронив по бокам руки и глядя в пол.

– По яйцам двинуть не хочешь? – тихо спросил он. – Вдруг поможет?

Я отшатнулась и, рухнув на продавленный матрац, спрятала лицо в ладонях. Злость излилась слезами сожаления, усталости и опять – опять – жестокой необходимости выбора. Дикая сцена ни на йоту не приблизила меня к решению.

– Такое чувство, будто стейк отбиваешь. Прости… Удар ниже пояса…

Скотти смахнул полотенце и джинсы со свитером с кровати, сел рядом со мной, отнял мои ладони от лица и сжал между своих.

– Мои удары были ничем не лучше. Прости. Я слишком на тебя давил. – Он смотрел в окно. – Наверное, в моих глазах выбор казался простым. А ведь выбор по сути своей не бывает простым.

– Чертовски сложный… – всхлипнула я, проглотив слово «выбор». Выбор винограда, шоколадок, плюшевых игрушек. Уйти, умереть от собственной руки – тоже выбор. Выбор судьи, выбор между долгом и другом, выбор – что говорить и как говорить.

Скотти потер мои пальцы. Бриллианты на моем обручальном кольце подмигнули в тусклом свете лампочки над нашими головами.

– Рут нужна независимость, – сказала я. – Не лично от Рида. Просто – независимость. – Голос мой совсем упал. – О-о, Скотти! Она ведь и меня бросила.

Я рыдала, сидя на кровати в детской комнате своего мужа. Смывала слезами нашу ссору, обвинения, непростительные слова, которые мужья, жены и друзья бросают друг другу, столь же непростительные поступки, которых они друг от друга ждут. Я оплакивала Рут и Рида, их детей. И себя, оказавшуюся перед таким трудным выбором.

– Знаю, – сказал Скотти. – Все знаю.

Он привлек меня к себе и не отпускал, пока слезы не иссякли.

– Ты весь провонял котом своей матери, – буркнула я, уткнувшись носом в воротник его рубашки.

И почувствовала щекой его улыбку.

– Передать ей? Вместе со всеми прочими прелестями – Полианной, обоями и горячей водой?

Снизу несся знакомый шум большой семьи: голоса, звяканье посуды, псалмы из магнитофона. Рождество.

– Помнишь, как ты окунал подошвы ботинок в горку муки, а потом оставлял следы – от камина и вокруг всей гостиной, как будто это Санта прошел по дому в заснеженных валенках? – спросила я.

Скотти кивнул, тюкнув меня подбородком по макушке.

– А Рослин как-то поделилась со мной своей самой большой рождественской мечтой: чтобы дети утром сбежали вниз, увидели подарки и попадали в обморок от счастья.

Скотти приподнял меня и усадил к себе на колени, наплевав на мокрый халат и ноги в кровавых пятнах. Я не возражала.

– Расскажи еще что-нибудь, – попросил он. Пучеглазый Санта у него на лацкане механически запищал.

– Когда-то ты был для меня всем. Я не забыла, – шепнула я.

Скотти ослепил Санту, накрыв ладонью его мигающие глаза, и обнял меня еще крепче.

– А так не бывает. И не должно быть. Не ты – для меня, не мы – для детей. Не Рут – для меня.

– А еще? – Он не судил меня, не удивлялся бессвязным речам. Просто слушал.

– Я выбираю друзей, которые не умеют заботиться.

– Потому что ты сама о себе заботишься, – сказал Скотти. Я с силой стиснула веки, и он добавил: – По крайней мере, стараешься.

Шумно вздохнув, я призналась:

– Ты получишь премерзкий подарок на Рождество.

Он похлопал меня по бедру.

– Опять купилась на рекламу? – То была давнишняя шутка, порожденная жутким свитером, который я заказала по почте, соблазнившись его видом на рекламном красавце. – Картинки из каталогов опять совратили? Они и Рут совратили.