Наши за границей - [93]

Часу въ двѣнадцатомъ ночи Глафира Семеновна спросила мужа:

— A неужели мы такъ-таки нигдѣ и не поужинаемъ? Я начинаю хотѣть ѣсть.

— Ничего не знаю, матушка, ничего не знаю. Спроси объ этомъ своего француза, — отвѣчалъ онъ раздраженно.

— Ужъ и своего! — обидѣлась Глафира Семеновна. — Почему-же онъ мой?

— Да конечно-же, твой. Ты его привадила. А мнѣ даже противно смотрѣть, какъ ты съ нимъ миндальничаешь. Приказчичишка какой-то французскій, а ты передъ нимъ такъ и строишь разныя улыбки.

— Что-жъ, мнѣ языкъ ему показывать, что-ли! Должна-же я его поблагодарить за его любезность.

— Всего нужно въ мѣру, въ мѣру, — наставительно произнесъ Николай Ивановичъ.

— А вотъ не хочу въ мѣру. Нарочно-же, на зло вамъ буду съ нимъ любезничать. Даже сейчасъ спрошу его, можно-ли будетъ гдѣ-нибудь поужинать. Дитъ муа, монсье… Ну не саве па, сюръ кель статіонъ онъ пе супе ожурдюи? — обратилась она къ французу.

— А, мадамъ, это очень трудно. Поѣздъ бѣжитъ, почти нигдѣ не останавливаясь, но я попробую… Я попробую, не можетъ-ли достать для васъ кондукторъ чего-нибудь холоднаго въ станціонномъ буфетѣ, гдѣ мы хоть остановимся на три минуты. Сыру, холоднаго мяса и вина.

— Мерси, монсье, мерси, — поблагодарила она француза и тотчасъ-же передала его слова мужу.

— Пустъ ужъ для тебя ужинъ достаетъ, а для меня не надо. Я сытъ.

— Еще-бы тебѣ не быть сыту со вчерашняго перепоя. Тутъ у кого хочешь, раньше какъ дня черезъ три настоящій аппетитъ не явится.

— Ну, нечего тутъ попрекать. Молчи.

— Не стану я молчать.

— Ну, такъ обнимайся съ приказчичишкой, а меня оставь въ покоѣ.

— Дуракъ! Ревнивый дуракъ!

— Отъ дуры слышу.

Между супругами начиналась размолвка. Французъ комми-вояжеръ удивленно глядѣлъ на нихъ во всѣ глаза. Онъ по тону разговора понялъ, въ чѣмъ дѣло и, справившись предварительно у Глафиры Семеновны, понимаетъ-ли ея мужъ по-французски, началъ говорить:

— Охъ, ужъ эти мужья! Мужья ужасные люди! Вашъ супругъ, кажется, сердится, что я, предложивъ вамъ товаръ, ввелъ его въ издержки. О, о, мужья не цѣнятъ своихъ женъ! Настоящая любовь только до брака. Это проповѣдуется во всѣхъ романахъ. Какъ только женщина дѣлается женой, мужъ перестаетъ ее любить и становится подчасъ невыносимъ. Правду я говорю?

Все это было, разумѣется, сказано по-фрацузски. Глафира Семеновна поняла приблизительно смыслъ сказаннаго и отвѣчала:

— Вуй, монсье.

Въ рѣчи француза Николай Ивановичъ услыхалъ нѣсколько разъ повторенное слово «l'amour». Онъ зналъ, что l'amour значатъ любовь, вспыхнулъ и заговорилъ:

— Туда-же еще, мерзавецъ, смѣетъ о любви говорить съ замужней женщиной! Лямуръ, лямуръ… Скажи ему, чтобъ онъ свою лямуръ бросилъ, а то я его заставлю замолчать по-свойски!

Глафира Семеновна тоже вспыхнула.

— Ты, кажется, прямо лѣзешь на скандалъ, — сказала она. — Не понимаешь языка, и хочешь срамиться. Про любовь онъ говорилъ совсѣмъ въ другомъ смыслѣ.

— Въ какомъ-бы тамъ смыслѣ ни было, но какому-нибудь французскому скоту я про любовь съ моей женой говорить не позволю, такъ ты и знай.

— Онъ говорилъ про любовь мужа къ женѣ.

— Не смѣетъ онъ говорить про это при мнѣ! — возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.

— Да чего ты кричишь-то! Чего ты скандалишь!

— Хочу кричать, хочу скандалить. Садись со мной рядомъ и сиди тутъ. Не желаю я, чтобы ты съ нимъ разговаривала. Пересаживайся. Сиди и молчи.

Николай Ивановичъ выдернулъ изъ-за спины жены ея подушку и переложилъ ее на свой диванъ. Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, но все-таки пересѣла къ мужу.

Французъ понялъ, что между супругами происходитъ ссора, и умолкъ, но когда поѣздъ остановился на какой-то станціи, онъ, помня, что обѣщалъ добыть чего-нибудь поѣсть для русской дамы, быстро выскочилъ изъ вагона и, черезъ минуту, снова вскочивъ въ вагонъ, сказалъ Глафирѣ Семеновнѣ:

— Tout de suite, madame, on vous apportera quelque chose à manger et à boire..

Поѣздъ тронулся, и на ходу его въ окнѣ вагона появилось кэпи кондуктора. Онъ опустилъ стекло и протянулъ въ открытое окно сначала завернутые въ бумагу сандвичи, а затѣмъ бутылку вина и стаканъ.

— S'il vous plait, madame, — сказалъ коммивояжеръ съ легкимъ поклономъ, указывая на кондуктора.

— Не надо! Ничего не надо! — сердито замахалъ было руками Николай Ивановичъ, но Глафира Семеновна перебила его:

— Какъ не надо? Вы, кажется, хотите меня морить голодомъ? Я ѣсть хочу, — и она, взявъ отъ кондуктора бутылку и закуски, спросила:- Комбьянъ?

— Trois francs, madame, — далъ тотъ отвѣтъ.

— Пренэ катръ франкъ. Се пуръ буаръ.

Слезы такъ и душили ее. Нужно было поблагодарить комми-вояжера за его хлопоты. Она собралась съ духомъ и, не выставляя лица своего, проговорила:

— Мерси, монсье.

Николай Ивановичъ хмурился и молчалъ, но наконецъ произнесъ, обратясь къ женѣ:

— Ѣшь-же, коли просила.

Отвѣта не послѣдовало. Уткнувшись въ подушку, Глафира Семеновна плакала.

— Ну, ты не будешь ѣсть, такъ я вина выпью, — сказалъ Николай Ивановичъ и, наливъ себѣ изъ бутылки въ стаканъ вина, проглотилъ его залпомъ.

Только полчаса спустя, наплакавшись въ волю, Глафира Семеновна утерла украдкой слезы и, отвернувшись отъ мужа, принялась ѣсть сандвичи.