Наши за границей - [33]

— Ну, Парижъ..- сказалъ Николай Ивановичъ. — Не стоило въ Парижъ ѣхать, чтобы въ такомъ хлѣву помѣщаться.

— А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гдѣ-нибудь помѣститься. Не ѣздить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостинницъ отъѣздили, — отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старухѣ, спросила о цѣнѣ:- Э ле при? комбьянъ?

— Dix francs, madame… — спокойно отвѣчала старуха.

— Что такое? Десять франковъ! — Николай Ивановичъ. — Да вѣдь это разбой! Десять четвертаковъ по сорока копѣекъ — четыре рубля… Совсѣмъ разбой!

Хотя восклицаніе было сдѣлано по-русски, по старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла въ отвѣтъ:

— C'est l'exposition, monsieur.

— Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ дорого, — пояснила Глафира Семеновна.

— Все равно, разбой… Вѣдь такія каморки на такой каланчѣ у насъ въ Петербургѣ по полтинѣ въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копѣекъ. А то четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мнѣ настоящую комнату.

— Се шеръ, мадамъ, — попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.

— Лучше нѣтъ? — спрашивалъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Спроси.

— Ну заве бонъ шамбръ? Ну вулонъ бонъ шамбръ.

— A présent non, madame, — поначала головой старуха.

— Что тутъ дѣлать? — взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.

— Надо брать. Не мотаться-же намъ еще полдня по Парижу!

— Да вѣдь вышь-то какая! Это на манеръ думской каланчи.

— Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гдѣ-нибудь пріютиться.

— Анаѳемы! Грабители! Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ дерутъ!

— Да вѣдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.

— Eh bien, madame? — вопросительно взглянула на супруговъ старуха.

— Вуй… Ну пренонъ… Дѣлать нечего… Нотръ багажъ.

Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватерпруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажемъ. Николай Ивановичъ пошелъ внизъ разсчитываться съ извозчикомъ. По дорогѣ онъ сосчиталъ число ступеней на лѣстницѣ. Оказалось восемьдесятъ три.

— Восемьдесятъ три ступени, десять поворотовъ на лѣстницѣ, пять площадокъ, — и это они называютъ въ третьемъ этажѣ! — горячился онъ. — Черти. Право, черти! Комбьянъ? — обратился онъ къ извозчику, вынимая изъ кармана на ладонь горсть серебра.

— Huit francs, monsieur… — произнесъ онъ наконецъ.

— Какъ витъ франкъ? То-есть восемь франковъ? Да, ты, почтенный, никакъ бѣлены объѣлся. Восемь четвертаковъ по сорокъ копѣекъ — вѣдь это три двадцать! — восклицалъ Николай Ивановичъ. — Мосье, — обратился онъ въ старику, стоявшему при ихъ пріѣздѣ за конторкой и теперь вышедшему на подъѣздъ. — Витъ франкъ хочетъ… Вѣдь у васъ такса… Не можетъ-же быть, чтобы это было по таксѣ…

Старикъ заговорилъ что-то съ извозчикомъ, потомъ обратился къ Николаю Ивановичу на французскомъ языкѣ, что-то очертилъ ему пальцемъ на своей ладони, но Николай Ивановичъ ничего не понялъ, плюнулъ, досталъ двѣ пятифранковыя монеты и, подавая ихъ извозчику, сказалъ по-русски:

— Трехъ рублей ни за что не дамъ, хоть ты разорвись. Вотъ тебѣ два цѣлковыхъ и проваливай… Алле… Вонъ… Алле… — махалъ онъ рукою, отгоняя извозчика.

Извозчикъ просилъ всего только восемь франковъ и, получивъ десять и видя, что его гонятъ прочь, не желая взять сдачи, просто недоумѣвалъ. Наконецъ онъ улыбнулся, наскоро снялъ шляпу, сказалъ: «merci, monsieur» — и, стегнувъ лошадь, отъѣхалъ отъ подъѣзда. Старикъ дивился щедрости путешественника, пожималъ плечами и бормоталъ по-французски:

— О, русскіе! Я знаю этихъ русскихъ! Они любятъ горячиться, но это самый щедрый народъ!

Николай Ивановичъ, принимая пяти франковыя монеты за серебряные рубли и въ простотѣ душевной думая, что онъ выторговалъ у извозчика рубль двадцать копѣекъ, поднимался въ свою комнату наверхъ, слѣдуя за прислугой, несшей его багажъ, уже въ нѣсколько успокоившемся состояніи и говорилъ самъ съ собой:

— Два рубля… И два-то рубля ужасти какъ дорого за такую ѣзду. Вѣдь въ сущности все по одному и тому-же мѣсту путались, а большихъ концовъ не дѣлали.

Глафиру Семеновну онъ засталъ заказывающею кофе. Передъ ней стоялъ въ рваномъ пиджакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ и въ четырехъугольномъ колпакѣ изъ бѣлой писчей бумаги какой-то молодой малый съ эспаньолкой на глупомъ лицѣ и говорилъ:

— Madame veut café au lait… Oui, oui…

— Я кофэ заказываю, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Надо-же чего-нибудь выпить.

— Да, да… Кофей отлично… — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Ты, братъ, и масла приволоки, и булокъ, — обратился онъ къ слугѣ. — Глаша! переведи ему.

— Пянъ и бёръ… — сказала Глафира Сеневовна. — И побольше. Боку…

— Пянъ-беръ… — повторилъ Николай Ивановичъ.

— Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…

— Да, да… Мнѣ и женѣ… Ну, живо…

Слуга побѣжалъ исполнять требуемое.

XXV

Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна умылись, поспѣлъ и кофе. Тотъ-же слуга въ потертомъ пиджакѣ и четырехъ угольномъ бумажномъ колпакѣ внесъ подносъ съ кофейникомъ, молочникомъ и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадныя чашки для кофе, превосходящія по своимъ размѣрамъ даже суповыя чашки. При нихъ находились такъ-называемыя дессертныя ложки. Николай Ивановичъ, какъ увидѣлъ чашки и ложки, такъ а воскликнулъ: