Наши за границей - [18]

— Fürst Бисмаркъ теперь нѣтъ въ Берлинѣ, господинъ.

— Самаго-то главнаго и нѣтъ. Ну, а гдѣ у васъ тутъ самое лучшее пиво?

— Пиво вездѣ хорошо. Лучше берлинскій пиво нѣтъ. Вотъ это знаменитый Бранденбургеръ-Торъ, — указывалъ швейцаръ.

— По-нашему, Тріумфальныя ворота. Такъ. Это, братъ, есть и у насъ. Этимъ насъ не удивишь. Вы вотъ ихъ за знаменитыя считаете, а мы ни за что не считаемъ, такъ что даже и стоятъ-то они у насъ въ Петербургѣ на краю города, и мимо ихъ только быковъ на бойню гоняють. Скоро пріѣдемъ въ гостинницу?

— Сейчасъ, сейчасъ, ваше превосходительство.

Карета остановилась около ярко освѣщеннаго подъѣзда гостинницы. Швейцаръ соскочилъ съ козелъ, сталъ высаживать изъ кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввелъ ихъ въ притворъ. Второй швейцаръ, находившійся въ притворѣ позвонилъ въ объемистый колоколъ. Гдѣ-то откликнулся колоколъ съ болѣе нѣжнымъ тономъ. Съ лѣстницы сбѣжалъ кельнеръ во фракѣ.

— Sie münschen ein Zimmer, mein Herr?

— Я, я… Только не грабить, а брать цѣну настоящую, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Der Herr spricht nicht deutsch, — кивнулъ швейцаръ кельнеру и, обратясь къ Николаю Ивановичу, сказалъ:- За пять марокъ мы вамъ дадимъ отличная комната съ двѣ кровати.

— Это, то-есть, за пять полтинниковъ, что-ли? Ваша нѣмецкая марка — полтинникъ?

— Немножко побольше. Пожалуйте, мадамъ… Прошу, господинъ.

Супруги вошли въ какую-то маленькую комнату. Швейцаръ захлопнулъ стеклянную дверь. Раздался электрическій звонокъ, потомъ легкій свистокъ и комната начала подниматься, уходя въ темноту.

— Ай, ай! — взвизгнула Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ! Голубчикъ! Что это такое? — ухватилась она за мужа, трясясь какъ въ лихорадкѣ.

— Это, мадамъ, подъемный машинъ, — отвѣчалъ голосъ швейцара.

— Не надо намъ, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюся… Впотьмахъ еще. Богъ знаетъ что сдѣлается… Выпустите…

— Какъ можно, мадамъ… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.

— Николай Иванычъ! Да что-жъ ты молчишь, какъ истуканъ!

Николай Ивановичъ и самъ перепугался. Онъ тяжело отдувался и, наконецъ, проговорилъ:

— Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доѣдемъ.

Черезъ минуту подъемная машина остановилась, и швейцаръ распахнулъ дверцу и сказалъ: «прошу, мадамъ»

— Тьфу ты, чтобъ вамъ сдохнуть съ вашей проклятой машиной! — плевался Николай Ивановичъ, выходя на площадку лѣстницы и выводя жену. — Сильно перепугалась?.

— Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и не вѣдь куда насъ тащатъ. Мѣсто чужое, незнакомое, вокругъ все нѣмцы… Думаю, вотъ-вотъ въ темнотѣ за горло схватятъ.

— Мадамъ, здѣсь отель первый рангъ, — вставилъ замѣчаніе швейцаръ, какъ-бы обидѣвшись.

— Плевать я хотѣла на вашъ рангъ! Вы прежде спросите, желаютъ-ли люди въ вашей чортовой люлькѣ качаться. Вамъ только-бы деньги съ проѣжающихъ за ваши фокусы сорвать. Не плати имъ, Николай Иванычъ, за эту анаѳемскую клѣтку, ни чего не плати…

— Мадамъ, мы за подъемную машину ничего беремъ.

— А не берете, такъ съ васъ нужно брать безпокойство и испугъ. А вдругъ со мной сдѣлались-бы нервы, и я упала-бы въ обморокъ?

— Пардонъ, мадамъ… Мы не хотѣли…

— Намъ, братъ, изъ вашего пардона не шубу шить, — огрызнулся Николай Ивановичъ. — Успокойся, Глаша, успокойся.

— Все-ли еще у меня цѣло? Здѣсь-ли брошка-то брилліантовая? — ощупывала Глафира Семеновна брошку.

— Да что вы, мадамъ… Кромѣ меня и вашъ супругъ, никого въ подъемной каретъ не было, — конфузился швейцаръ, повелъ супруговъ по корридору и отворилъ номеръ.

— Вотъ… Изъ вашихъ оконъ будетъ самый лучшій видъ на Паризерплацъ.

— Цѣны-то архаровскія, — сказалъ Николай Ивановичъ, заглядывая въ комнату, которую швейцаръ освѣтилъ газовымъ рожкомъ. — Войдемъ, Глаша.

Глафира Семеновна медлила входить.

— А вдругъ и эта комната потемнѣетъ и куда-нибудь подниматься начнетъ? — сказала она. — Я, Николай Иванычъ, рѣшительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчасъ-же нервы сдѣлаются и тогда смотрите, вамъ-же будетъ хуже.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ужъ обыкновенная комната.

— Кто ихъ знаетъ! Въ ихъ нѣмецкой землѣ все наоборотъ. Безъ машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? — спрашивала она швейцара.

— О, нѣтъ, мадамъ! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семеновна робко переступила порогъ.

— О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорѣй изъ этой земли! — бормотала она.

— Ну, такъ и быть, останемся здѣсь, — сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло. — Велите принести наши вещи. А какъ васъ звать? — обратился онъ съ швейцару.

— Францъ.

— Ну, херъ Францъ, такъ ужъ вы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины обѣщалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желѣзной дорогѣ, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слѣдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутавшись, въ Парижъ ѣхать, шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?

— Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли что-нибудь изъ буфета.

— Чайку прежде всего.

— Даже русскій самоваръ можемъ дать.

Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ ему что-то по-нѣмецки.

— Глаша! Слышишь! Даже русскій самоваръ подадутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, которая сидѣла насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Вѣдь ужъ эта комната неподвижна. Никуда насъ въ ней не потянутъ.