Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - [25]

Прихожане не уважали духовенство, а дворяне и помещики смотрели на него с некоторым пренебрежением и держали в загоне. Священники же напротив относились к помещикам с подобострастием. Встречаясь, например, с детьми помещика, священник, вместо того, чтобы благословить их, говорил: «А здравствуйте, молодые господа; пожалуйте ручку» и целовал ее.

Подобные пастыри не могли иметь никакого влияния на паству. «Могли ли они указывать на сучки своих прихожан, когда из их собственных очей торчали целые бревна» [156]? Если они и поучали в известные праздники, то эти поучения не внушались ни сознанием священнического долга, не вытекали из убеждения в истине и важности проповедуемого, а были исполнением предписанного, часто внешним очищением совести.

Проповеди поучительны и полезны только тогда, когда, применяясь к потребностям времени, служат выражением господствующего душевного настроения или живым укором порока, укором, подкрепляемым всем доступными христианскими истинами. Церковь призвана к воздействию на общество живым словом проповеди, приноровленной к его потребностям и интересам. Но слово человека, не знающего и не желающего знать действительной жизни, не может быть затрагивающим, метким, интересным и поучительным. Большинство же проповедей того времени составлялось и говорилось по «Руководству к церковному красноречию, с примерами из св. Писания, Святых отец и славнейших ораторов христианских». Книга эта, как переведенная с иностранного языка, мало была пригодна для православного проповедника; но и ею могли пользоваться лишь немногие священники. Большинство не в состоянии было написать проповедь и передать со смыслом катехизические понятия. Семинаристы готовились во священники, — пишет П.С.Казанский, — «чтобы проходить эту должность так, как проходят их отцы: служить обедни, совершать требы и раз в год сказать где-нибудь в уездном соборе проповедь. Они готовились к этому, списывая лучшие проповеди учеников семинарии и, если случится — профессоров. У иного до 200 проповедей наготовлено. А подумать о том, приложимы ли эти проповеди к тем слушателям, которые будут y них, им и в голову не приходило. И знаю из многих примеров, что написать проповедь священнику самое величайшее мучение. Даже не то, что написать, но и переписать готовую не в состоянии иные благочинные Московской епархии. Тем менее можно ждать от них беседы со своими прихожанами в храме Божием» [157].

Если бы такие пастыри стали поучать народ, то при их положении и низком уровне нравственности, они были бы похожи на того пастора, которому духовный сын его намекнул, что человек, преследующий пьянство с кафедры, должен бы был прежде всего сам вылечиться от этой болезни.

— Любезный друг, — отвечал пастор, — мне платят триста талеров в год за то, чтоб я отучал вас от крепких напитков, но чтобы мне самому не пить их... да я за это не возьму с тебя и грех тысяч [158].

При таких условиях сельское духовенство не могло оказать пользы ни нравственности, ни религии. Черное духовенство того времени было в общем не лучше белого. «Духовные сделались совершенными торгашами, — писал М.Невзоров князю A.Н.Голицыну [159], — стараются только умножить свои доходы отдачею в наймы домов, подвалов, огородов и подобного. Свидетельством тому служат все подворья архиерейские и монастырские в Москве, составляющие гнезда трактиров, харчевен, постоялых дворов и лавок к единой роскоши служащих. Религию же Христову и богопочитание они (духовные) заключают только в умножении золота, парчей и жемчугов церковных, почему явные грабители, делающие в монастыри и церкви вклады, становятся y них лучшими христианами; истинные же поклонники Иисуса Христа, старающиеся о распространении истинного духа евангельского, почитаются от них безумными, фанатиками и подвергаются гонению... Всего же чуднее, что начальствующие монахи ныне начали явно говорить, что они не монахи, а начальники и правители церкви, а постригаются в монахи только для поддержания религии». — Для чего же они постригаются, — спрашивал Невзоров, — для чего дают страшные обеты и клятвы? Неужели таким явным клятвопреступлением поддерживается вера Христова, и не служит ли это явным соблазном и развратом?

Конечно, между темными пятнами были и светлые точки, даже звезды, резко выделявшиеся из всего сословия, но и они отдали дань своему веку.

Когда, в начале настоящего столетия, по преобразовании духовных училищ, учреждали на новых началах Петербургскую духовную академию, то, за неимением отечественных ученых, решено было на некоторые кафедры пригласить ученых из-за границы. В числе приглашенных на кафедру еврейского языка был известный ориенталист, доктор философия Игнатий Фесслер, находившийся тогда в Берлине. Прежде католический монах, потом принявший лютеранство и женившийся, Фесслер был масон и по приезде в Петербург завел y себя домашнюю масонскую ложу. Около этого же времени появился в немецких журналах разбор его сочинения «Терезия», в котором сказано было, что Фесслер прошел все степени веры, сомнений и знаний, потерял первую, отринул последние и сделался идеалистом. Влияние Фесслера на своих учеников было обширно. «Я помню, — говорил Филарет