Наши химические сердца - [69]

Когда Ла наконец нашла в себе силы общаться, она показала мне обложку. Черно-белая фигурка девушки на фоне черно-белой вселенной; вместо головы – взрывающаяся сверхновая. Иллюстрация напоминала обложку старого романа ужасов. Хотя поверх фигурки красовались оранжевые буквы «Искупление», я все равно понял, что это была Грейс – призрачная имитация ее реальной фигуры.

– У меня остались фотки с той съемки. Но я могу взять другую модель, картинку из Интернета, если хочешь.

– Нет, эта подходит идеально, – ответил я. – Распечатай в полный размер. Прикрепим на стену, пусть все увидят.

Так мы и сделали. И все увидели. В десять пришли младшие редакторы, вскоре за ними – Бак, потом – что удивительно – две девчонки, которые вчера были на вечеринке у Хеслина. Он рассказал им, чем мы тут занимаемся, и они решили зайти. Большинство разворотов были уже готовы, кроме страниц с письменными признаниями. Девчонки решили, что это отличная идея (обе были с похмелья).

Они признались в своих грехах, отдали нам листки. Мы заверили их, что все грехи будут отпущены.

А потом пришли еще люди. И еще. И еще. Когда набралось восемь человек, Лола сделала табличку «Покайся, и да простятся грехи твои» и прикрепила ее на почтовый ящик в коридоре. Каким-то образом об этом пронюхал Мюррей и к обеду явился в костюме священника, притащил даже святую воду. Он сел у входа в исповедальню и приветствовал каждую заблудшую душу, забредавшую на кафедру английского. Наши одноклассники, знакомые, незнакомые ученики из других классов все приходили и уходили, а новость о том, что мы делаем, просочилась на «Фейсбук».

В пять часов вечера я спросил Лолу:

– Ну, сколько осталось разворотов?

Она ответила:

– Одна свободная страница.

– Черт, и что будем делать?

Она закатила глаза:

– Пора тебе исповедаться, тупица.

И я сказал:

– О-о-о.

А потом я взглянул на черно-белую фигурку с взрывающейся звездой вместо головы и подумал, как по прошествии времени начинаешь понимать, что человек с самого начала отравлял твое существование. Грейс столько раз разрывала меня на кусочки и склеивала, что я поверил, будто это мне и нужно. Любовь-кинцукурой, сломанная и потому прекрасная. Но нельзя разбивать кого-то бесконечно, ведь наступит день, когда починить его будет уже невозможно, как листок бумаги, который можно сложить пополам лишь определенное количество раз, после чего он просто отказывается складываться.

Я сидел, ощущая зубную боль во всем теле, и в голову лезли мысли вроде «жаль, что мы вообще встретились» и «зачем она меня поцеловала». Будь у меня такая возможность, я бы сделал то же, что герой «Вечного сияния чистого разума»: стер бы ее из памяти, вырвал бы тот кусок души, к которому она себя пришила.

Но я снова вспомнил кинцукурой: как что-то нужно сначала разбить, а потом склеить и сделать более прекрасным. Подумал о том, что мне всегда нравились сломанные вещи, предметы с пятнышками, выбоинами, трещинами. Наверное, поэтому мне и понравилась Грейс Таун – сломанная вещь в человеческом обличье. А теперь из-за нее я тоже стал такой вещью.

Грейс может навсегда остаться сломанной, но я надеялся, что мои кусочки все же можно склеить золотыми швами, что слезы в моем сердце высохнут и на их месте возникнут сияющие шрамы.

И в тот момент у меня в кармане зажужжал телефон.

ГРЕЙС:

Я у входа в кабинет.

ГЕНРИ:

Зачем ты здесь?

ГРЕЙС:

Лола рассказала про тему. Хочу кое-что написать.

– Ты – дьявол, – сказал я Ла и встал.

Мое истерзанное, распухшее сердце обливалось кровью.

– В постели – да! – ответила она.

Я вышел в кошмарный бледно-розовый с лимонным коридор, вопреки себе желая Грейс Таун всего самого худшего. Я надеялся, что она будет жалеть о своем решении до конца жизни, что оно вонзится в нее как горячий кинжал и будет жечь ее до конца дней. Я представил ее старой, тощей, на смертном одре, со слезами сожаления на глазах за то, что не прожила жизнь со мной. Лишь тогда я почувствовал себя отомщенным.

А еще в тот момент мне захотелось сделать то, чего я раньше никогда не хотел. Например, разбогатеть. Стать знаменитым. Жениться на супермодели и каждую ночь иметь ее в роскошном белье. Мне хотелось, чтобы все мои жизненные достижения стали большим плевком в лицо Грейс Таун. Я хотел уничтожить ее своей исключительностью.

Но когда я дошел до конца коридора, моя ненависть частично испарилась. Почему мы всегда стремимся причинить боль тем, кого больше всего любим? Два дня назад я любил ее, а теперь мечтал ранить ее душу. Зачем? Потому что она меня обидела? Потому что не полюбила, как любил ее я?

Нельзя ненавидеть человека за то, что он чувствует одно, а не другое. Грейс сделала то, что считала нужным. Я не мог требовать большего.

Она сидела на том же месте, где ждала меня, когда нас впервые вызвали к Хинку. Мы описали круг и вернулись туда, откуда начали.

– Хенрик, – тихо проговорила она и пригласила меня сесть на то самое место, где я когда-то неуклюже сидел, боясь пошевелиться. – Я хотела тебе кое-что подарить.

– Не могу, Грейс. Я больше не могу.

– Я знаю. Знаю. Поверь мне: это последнее.

Будь это обычный разговор, она бы извинилась, что вырвала сердце из моей груди. Но Грейс не была обычной и не понимала, что порой одного извинения достаточно. Вместо этого она вручила мне маленький конверт с надписью «Лично редактору» и произнесла: