Наши химические сердца - [49]

– Иуда, – зашипел я на Лолу, войдя в редакцию после уроков. Она лежала на злосчастном диване и читала толковый словарь.

– А ты типа Иисус? – ответила она. – Губа не дура.

– Поверить не могу, что ты пошла к Хинку. И ты знала, что на прошлой неделе надо было сдавать сочинение? У меня вообще из головы вылетело.

– Я же предупреждала, что сдам тебя, если не соберешься. – Лола встала, подошла и схватила меня за плечи. – Я знаю, что ты теперь у нас капитан тонущего корабля и намерен пойти вместе с ним на дно. Это, блин, просто восхитительно, но, когда эта детка всплывет вверх брюхом, я хочу быть в спасательной шлюпке.

– А кто Грейс в твоей метафоре?

– Те чуваки на «Титанике», что утонули, играя на скрипке.

– Удивительно точное сравнение.

Ла швырнула в меня словарем.

– Выбери тему. Просто закрой глаза, открой на любой странице и ткни в любую строчку. Завтра у меня день рождения, и мне не нужно никаких подарков. Одно. Слово. Блин.

Вошла Грейс и встала, переводя взгляд с меня на Лолу, которая пихала мне словарь.

– Чем это вы заняты? – бросила она, положила рюкзак и облокотилась о трость.

– Лола силой принуждает меня выбрать тему. – Я взял словарь, зажмурился и сделал, как она сказала. – «Провал, – прочел я. – Существительное. Первое значение: полная неудача. Второе значение: перерыв в восприятии окружающего; потеря памяти, сознания». Как уместно, однако.

– Не знаю, нарочно ты это сделал или нет, но тема хорошая, так что давайте возьмем ее. Ты, – Лола отпустила меня и вцепилась в Грейс. – Жизнь – дерьмо, и тебе очень не повезло, но нельзя идти на дно вместе с «Титаником». Садись в шлюпку. Возьми себя в руки —или чао.

Она по очереди ткнула в нас пальцем – «я слежу за вами» – взяла рюкзак и вышла, бормоча что-то, очень похожее на головотяпы.

– Ты что-нибудь понял? – спросила Грейс. – Что это было про шлюпки?

– Хинк обозлился, что мы забили на газету.

– А мы забили?

– Черт, Грейс, один я не справлюсь. Ты же помощник редактора, так почему не помогаешь редактировать?

– А что редактировать? Мы сделали все, что могли, без основной темы дальше нельзя. Может, правда выберем «провал»?

– Такая самоирония мне не по зубам.

Она, кажется, обиделась, и мне захотелось поцеловать ее, чтобы утешить (а может, утешить самого себя). Но я боялся, что, если попробую, она отдернется. Не хотелось весь день из-за этого расстраиваться, поэтому я не стал даже пробовать.

– Я пойду, – пробормотала она. – Дела есть.

– Погоди, – сказал я и бросился к рюкзаку, где лежало письмо.

Я вложил его в экземпляр «Черинг-Кросс-Роуд, 84». Я не забыл. Я помнил о нем каждую секунду. Оно висело надо мной маленьким грозовым облачком. Весь день я ждал подходящего момента, внезапного прилива смелости.

– Ах да, письмо. – Она взяла конверт, свернула его пополам и убрала в рюкзак.

И тогда я понял. Понял, что этот момент будет или последним, или первым, только после него мы выйдем уже в другом качестве. Начало или конец. Никаких больше промежуточных вариантов. Я обещал, что не заставлю ее выбирать, но сейчас делал именно это, потому что больше не мог терпеть. Она любила его; все еще любит. Я ни капли не сомневался.

– Можешь прочитать сейчас? – спросил я.

– Ты хочешь, чтобы я прочла его в твоем присутствии?

– Э-э-э… да.

– А нельзя просто сказать, что там? Ты же помнишь, что написал. Я не хочу читать отредактированный чистовик. Не нужны мне красивые слова. Хочу, чтобы ты сказал, как есть. Хочу услышать тебя настоящего.

– Могу прочитать, если хочешь.

– Я не то имела в виду.

– А можно я хотя бы перечитаю? Вспомню, что там?

– Ты не помнишь, что чувствуешь?

– Конечно, помню. Просто не знаю, как это выразить.

– А ты попробуй.

– Ты… ты особенная.

Грейс вздохнула:

– Я прекрасна и уникальна? Я твоя половинка?

– Нет! Там написано… Слушай, там все написано, ясно? Все, что тебе нужно знать. Просто прочитай.

Но Грейс не прочитала.

– Увидимся на дне рождения Лолы, – сказала она, толкнула дверь и ушла.

У меня вдруг возникло странное и неприятное чувство, что это конец. Я пытался вспомнить наш последний поцелуй – мы целовались всего несколько часов назад, – но не смог припомнить ничего конкретного. Это расстроило меня, ведь тот поцелуй вполне мог оказаться последним.

Я вышел в коридор и стал смотреть, как она ковыляет прочь по линолеуму, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы не перегружать больную ногу.

Наверное, вчера после меня она отправилась на стадион в Ист-Ривер и бегала, пока нога опять не заболела. Может, для нее это было чем-то вроде самоистязания. А может, не давая ноге выздороветь, она чувствовала, что контролирует ситуацию. Может, травма была единственным, что теперь связывало ее с аварией, а значит, и с Домом, и она не была готова с ней расстаться.

Или она просто ненавидела себя так сильно и считала, что заслуживает боли.

Наконец Грейс дошла до двери, та захлопнулась за ней, и она исчезла. Она ни разу не оглянулась.

Как будто, даже не прочитав письма, уже решила.

На следующий день был день рождения Лолы. На рассвете за мной заехала Джорджия. Родители Лолы – Хан и Уиделин – пустили нас в дом, и мы вчетвером сидели в тишине и надували двести шариков, а потом развешивали их в коридоре, гостиной и кухне. В конце концов мы ошизели, от недостатка кислорода закружилась голова, но стоило потрудиться, чтобы услышать хриплый сонный голос Лолы: «Что это за хрень?» – и ее безудержный смех.