Нашествие. Мститель - [72]

Забавно… Даже мудрейшими из берсеров легко управлять, играя на их слабостях.

А уж Сморт бер᾿Мах! Галебус улыбнулся серому небу. Сморт дрожит от страха, и жирная его туша трясется. Пусть. Ожидание казни ломает волю эффективней пыток. Через несколько дней из Сморта можно будет веревки вить. На самом деле жизни бер᾿Маха пока ничто не угрожает — Нектор не станет убивать влиятельного врага. Когда с той стороны пробьют портал на Териану, он сдаст толстяка, свихнувшегося от переживаний, родственникам. А заодно, если потребуют, — предателей, в том числе Вацлава и Ксандра.

Это Галебусу не нравилось, он надеялся покопаться в голове и памяти Ксандра сам, без свидетелей, и вытащить всё, что знал о Забвении покойный Дамир.

Крюкеры салютовали главе Гильдии. Дверь Центавроса распахнулась перед ним.

В развевающемся черном плаще с красным подбоем Галебус гордо поднимался по лестнице. Его жизнь изменилась. Теперь на него, главу Гильдии тёмников, смотрят с уважением, расступаются, пропуская вперед, учтиво здороваются. Одна задача решена, зато появилась другая: удержаться на месте. А для этого следует устранить Эйзикила. Пока на Териане переполох, никто не будет расследовать его трагическую смерть.

Мио топал следом, неуклюже переваливался, подстраиваясь под шаг хозяина.

Покои Эйзикила охранялись клериками, специальными, немыми — после обета молчания, принесенного в юности, им отрезали языки.

Галебус без стука вошел в «зал» — резиденцию Эйзикила, пахнущую пылью, старостью и тленом.

Дверь, ведущая на открытую террасу, была распахнута, занавески летали белыми флагами. Мастер Эйзикил, закутанный в линялый коричневый плащ, сидел в плетеном кресле и смотрел на город. Дымная тьма сгущалась над ненавистным Наргелисом, и хотя ветер дул в сторону гор, тянуло гарью.

На звуки шагов Галебуса и Мио он не обернулся.

— Учитель! — Галебус встал рядом.

Эйзикил чуть повернул голову, демонстрируя сухие морщинистые губы и кончик носа.

— Наргелис горит, — голос старика дрожал. — Гроны решили завершить войну… Что ж, они поступают достойно. Разрушить Сиб — деяние, противное Бурзбаросу. Заточить главу Гильдии — деяние, противное принципам бер᾿Хана. Скажи, Галебус, ты думаешь, на Ангулеме, в Ставке, тебя ждет почет?

— Я думаю, что вам нужно отдохнуть от трудов, мастер Эйзикил.

— Зачем ты привел с собой манкурата? — Старик хихикнул. — Галебус, ты считаешь себя умнее других, но ты не прав. Ты видишь лишь край, лишь отсвет истинных событий — так, глядя на четки в моих пальцах, ты не задумываешься об их значении… А глядя на кольцо — не помнишь себя от вожделения! Неужели жажда власти столь велика, что захватила и пожрала тебя? Неужели ты не мог подождать, пока я сам, сам назначу тебя преемником?

— Ты бы не сделал этого! — голос Галебуса напоминал рев лавины.

— Не сделал… Или сделал? Кто знает теперь? Только Бурзбарос! В одном ты прав: я устал от суеты. Я хочу покоя. Ты дашь его мне?

— Что ты знаешь о Забвении?

— Говори со мной почтительно, юноша. Все могут восхвалять тебя как главу Гильдии, но мы-то знаем тебе цену!

Галебус сдержался. Он облокотился на каменные перила и, вглядываясь в поднимающиеся к небу клубы дыма и вырывающиеся вверх языки пламени, спросил смиренно:

— Что известно вам о Забвении, мастер Эйзикил?

— Ничего. Ничего, Галебус, ты просчитался. Хочешь — вскрой мой череп, заберись в мой мозг, считай память… Пытай. Но я уже дряхлый, я не выдержу боли. Всем, что мне известно о Забвении, я поделился с тобой. Не знаю я ни истинной его мощи, ни того, где его прячет Омний… Вот Омний — на Териане, помяни мое слово. О Забвении же…

— Довольно. Я понял. Я верю тебе. Прощай.

Галебус развернулся и через зал направился к двери.

— Ты зря не веришь в Бурзбароса, Галебус. Ты — лицемер, свою трусость и свою жажду власти ты прикрыл служением ему! Но ты вспомнишь мои слова, и вспомнишь скоро: Бурзбарос не гневается, но и не прощает. Он покарает тебя рукой судьбы, Галебус! Тебя сожрут псы!

Галебус, пытаясь не обращать внимания на слова Эйзикила, уже потянул за ручку. Крюкеры обернулись, когда сзади раздался крик. Охрана ворвалась в залу вместе с ними на балкон кинулся Галебус. Мио стоял у перил и, приоткрыв рот, смотрел вниз, на брусчатку площади, где лежал в луже крови жалкий старик.

Галебус шарахнулся от манкурата и заорал:

— Схватите его! Он обезумел! Он убил Эйзикила!

Клерики переглянулись, выхватили разрядники.

— Стреляйте! — крикнул Галебус и отвернулся, чтобы не видеть упрека в глазах манкурата.

Зажужжали разрядники, взревел Мио, запахло паленым мясом.

Не было в его глазах никакого упрека, утешал себя Галебус, Мио даже не понял, что умирает. Смерть мастера Эйзикила и жизнь манкурата — слишком неравнозначные величины, но душа сжималась в комок от осознания, что он убил единственное преданное ему существо. Существо, верящее ему до последнего.

— Эйзикил… Какое горе для всех нас, — пробормотал Галебус, качая головой.

* * *

Дикий город догорал. Стоя на возвышенности, Ксандр смотрел на черные клубы, поднимающиеся вверх, на дым, валящий из оконных проемов, на пламя, лижущее крыши, на снопы искр, с треском взлетающие к затянутому гарью небу, и гадал, не перекинулся ли огонь на «цивилизованную» часть. Щипало в носу, резало в глазах, и пепел опадал снегом. Гранчи по-прежнему кружили в небе — серебристые штрихи на буром полотне, — лишь «Сокола» Нектора бер᾿Грона не было с ними, комиссар вернулся к своим обязанностям.