Наше дело правое - [18]

— Стара я стала, ох, стара, — пробормотала Клара, остановившись, и оперлась рукой о ближайший дуб. — Вот помру — кто им ягод-то соберет? Грибы еще кой-как подобрать успеваю, а на ягоду-то и времени не хватает. Ох, не хватает, ребята, на ягоды-то времени.

Бормоча под нос что-то еще в таком роде и непрестанно жалуясь непонятно кому на боли в пояснице, Клара, седенькая благообразная старушка в аккуратном синем с белым платье, довольно бодро зашагала дальше, торопясь успеть к одной ей ведомым потаенным грибным местам, но снова замерла, расслышав чутким слухом обитательницы Рубежа конский топот.

— Ага, — сказала она себе, делая шаг с тропы в сторону густого малинника, где ее кожаные башмачки с бронзовыми пряжками утонули в траве. — Ага. Вот как, значит. Еще один. А может быть, и одна. Ох, как нехорошо это.

Сокрушенно покачав головой, Клара принялась ждать всадника.

Вскоре он настиг Клару. Вернее, не всадник, а всадница. Молодая еще девчонка, поджарая, подтянутая, похожая чем-то на породистую лошадку, точь-в-точь такую, чьи бока сжимали ее стройные ноги. Цепкий взгляд Клары мгновенно скользнул по всаднице, оценивая. Так, костюм для верховой езды — бархатный, черный. Берет — бархатный, черный. Из-под берета струится волна волос — наверняка не бархатные, но тоже черные. Скрипучее кожаное седло — черное как ночь, без единого украшения, даже шляпки крошечных гвоздиков окрашены в тон. И только глаза — зеленые. И только тонкое кольцо на правом указательном пальце — золотое.

— Уйди с дороги, — выпалила девчонка, придерживая лошадь. — Ты меня не остановишь. Ты… Ты… Ты права не имеешь!

— Бог с тобой, девонька. — Клара, стоявшая стороне от тропы и совершенно не мешавшая никому, кто хотел бы проехать, удивленно сморгнула. — Я тебя не держу. Хочешь — дальше езжай, хочешь — разговоры со мной веди.

— Знаю я вас, — нервно выкрикнула наездница, удерживая нетерпеливо пританцовывающую на месте лошадь. — Вы, ну, те, которые на Рубеже, — вы все делаете, чтобы не пустить нас туда.

— А зачем тебе, девонька, туда? — мягко поинтересовалась Клара.

— Там, — мечтательно прикрыв глаза, проговорила девчонка, — свобода. Там нет жестоких стискивающих рамок общества, угнетающего истинно вольных людей. Там всякий является тем, кто он есть на самом деле, а не тем, кого выпестовали из него родители, друзья и просто знакомые. Только там ты можешь делать то, что хочешь, а не то, что нужно. Там тебе не говорят «нельзя».

— Ты так складно говоришь, ох, как складно. — Клара улыбнулась доброй, светлой старушечьей улыбкой. — Я аж заслушалась.

— Да, — девчонка гордо выпрямилась в седле. — Меня ждет Темная Империя. Я еду в страну, где царит Тьма, потому что только во Тьме — настоящая свобода и настоящее творчество.

— А скажи мне вот еще что, девонька. — Клара все еще улыбалась, но было что-то в ее голосе, что заставило девчонку напрячься. — Ты вот, к примеру, рисовать умеешь?

— Ну, умею, — опасливо буркнула всадница.

— Так вот, как-нибудь ночью, когда вокруг эта самая твоя тьма, возьми листок бумаги да карандаш. А потом погаси свечу, закрой глаза — и рисуй. Во тьме. И утром подумай, что у тебя с твоей Тьмой выйдет: творчество или мазня да каракули, ох, получше подумай.

— Да ты… — задохнулась от гнева девчонка.

— Езжай, — сказала Клара, уже не улыбаясь. — Я не держала тебя и не держу. Ты выбрала путь — так езжай или выбрось из головы всю эту дурь про Тьму и свободу и возвращайся домой, к папе и маме.

Девчонка ничего не ответила, лишь пришпорила лошадь, обрадовавшуюся, что ее больше не сдерживают, и помчалась по тропе, уводящей на восток.

Утром следующего дня, когда семейство Доннерветтеров в полном сборе сидело вокруг древнего массивного стола с резными ножками, изображавшими львиные лапы, и за неспешной беседой пило полуденный чай с непременными сушками, их посетил гость. Сначала раздался вежливый стук в дверь, а затем, когда дед Авессалом, несмотря на свою глухоту, расслышавший стук дверного молотка, крикнул: «Входите, не заперто!», дверь открылась, и через порог с легким поклоном переступил нежданный визитер.

Это был высокий темноволосый молодой человек лет двадцати, в ярко-вишневом камзоле, из-под которого пенными волнами стекали ослепительно белые кружева изящной рубашки. Вишневость камзола перечеркивалась, словно небо молнией, темно-синей, усыпанной золочеными бляшками перевязью, на которой висела шпага в скромных (на удивление) ножнах. Возможно, что поклонился он, проходя в дверь, потому что боялся задеть притолоку пышным плюмажем из страусиных перьев, венчавшим шляпу.

— Рад приветствовать вас, господа. — Гость еще раз поклонился, отточенным движением сдернул шляпу с головы и, зажав ее в руке, небрежно взболтнул шляпой воздух. Страусиные перья метнулись по безупречно чистому полу, с утра вымытому Марией-Розой. — Я — Леобальд Таммер, возможно, вы слышали обо мне.

Леобальд Таммер выжидательно замолчал, словно ожидая, что хозяева ахнут: «Да что вы говорите! Сам Леобальд Таммер! Не может быть!» Однако встретил он лишь внимательную тишину. Дед Авессалом, Клара, Элджернон и Мария-Роза доброжелательно глядели на гостя.