Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны Д'Арк - [45]
Когда мне приходится встречаться с кем–нибудь из наших бывших противников (что становится явлением все более частым, неизбежным, даже желательным, поскольку просто необходимо, чтобы народ воспрянул, восстал изо всех своих сил), я сначала говорю ему: Вы нас не знаете. Вы имеете право нас не знать. Наши политики устроили такую Ярмарку на Площади, что вы не могли видеть, что происходит в доме. [214] Наши политики не только истребили, поглотили нашу мистику. Они полностью скрыли ее, по крайней мере от общественности, от тех, кого называют широкой публикой. Вы не были среди подписчиков Тетрадей. Естественно. Вы были заняты другим. Вы не читали Тетрадей. Но та мистика, о которой мы говорили, не выдумана нами сегодня для пользы дела, мы не сегодня взяли и придумали ее. На протяжении десяти, пятнадцати лет она вдохновляла эти Тетради и не раз проявлялась в их публикациях. Единственная разница в том, что скрываемые политиками наши Тетради тогда не доходили до широкой публики, а при нынешнем идейном разброде среди политиков, конечно, и по другой причине тоже, и, конечно же, по этим двум причинам, теперь они доходят до широкой общественности.
Единственная разница заключается в том, что раньше нас не читали, а теперь нас начинают читать.
С другой же стороны, определенно, мы — единственные, только мы, вот уже пятнадцать лет строго, безоговорочно, непреложно следуем этой мистике. В ней наша сила. И сегодня безвестная вместе с нами, не признаваемая вместе с нами, сохранившаяся вместе с нами, благодаря нашим заботам, эта мистика, естественно, появляется сегодня нашими стараниями вместе с нами.
Она была нашей силой, силой, которая принадлежала нам — слабым, силой, которая принадлежала нам — беднякам. Мистика — это непобедимая сила слабых.
Но вся разница заключается в том, что она была безвестной; а сегодня с нами вместе, через нас она приобрела известность.
Именно поэтому я очень хочу, чтобы была составлена апология нашего прошлого и чтобы она была хорошо написана, лишь бы только, само собой разумеется, речь шла не о нашем прошлом, а о прошлом других. Мое же прошлое ни в какой апологии не нуждается. Иначе бы произошел, свершился бы оптический обман, крайне обидный для нас; и несправедливый; и глупый. Некоторое число, небольшое число дрейфусаров, их верхушка, создали, провели в жизнь демагогию, настоящую демагогию, целую дрейфусистскую политику. Некоторое число, очень большое число других людей, то есть нас, низов, глубин, глупцов, сделало все, рисковало всем, чтобы остаться верными нашей мистике, чтобы воспротивиться установлению господства политики. Именно нас и надо принимать в расчет. Именно мы имеем значение. Свидетельствуем мы. Доказательством являемся мы. Мы согласны, чтобы другие выступали в свою защиту, писали апологии, обнаруживали угрызения совести, произносили слова сожаления и проявляли беспокойство, чтобы они каялись и несли бремя покаяния здесь на земле, просили и получили бы отпущение всех грехов, мирских, гражданских, политических. Мы даже покажем, как это сделать. Но мы настаиваем, чтобы они не просили и не добивались того же для нас, чтобы они не делали этого за нас; и, во–вторых, чтобы они не просили, не добивались и не делали так ни ради самого дела Дрейфуса, ни ради дрейфусизма. Я не нуждаюсь в апологии Пеги, ни в апологии прошлого Пеги, ни в апологии Тетрадей, ни в апологии прошлого Тетрадей, Я не желаю, чтобы меня защищали. Я не нуждаюсь в защите. Меня ни в чем не обвиняют.
Я ничего так не боюсь, как того, чтобы меня защищали.
Вот все, с чем я имею смелость выразить свое несогласие.
Я не обвиняемый. Мы не обвиняемые. Наше дело Дрейфуса — не подсудно. Под общим названием дела Дрейфуса, как это часто случается в истории, под именем, почти что родовым, было в действительности два совершенно различных, предельно разных дела. Каждое из обоих дел прошло свой путь, каждое следовало своей судьбе. Они прошли своим путем. Нашему делу не в чем себя упрекнуть. Среди дрейфусаров были чистые и нечистые. Таковы законы человечества. Было дело Дрейфуса чистое и было дело Дрейфуса нечистое. Таковы законы события. И мы не потерпим, чтобы первое приносило извинения, раздавало покаяния за второе. Или, если хотите, чтобы второе приносило, раздавало извинения от лица первого. Наравне с первым. Вместе. Нам не за что просить прощения. Мы не потерпим, чтобы те, кто должен просить прощения, или те, кто склонен просить прощения, просил бы прощения и за нас.
Мы вовсе не желаем, чтобы нас прощали.
Мы пожертвовали всем ради того, чтобы противопоставить себя комбистской демагогии, вышедшей из нашего дрейфусизма, политике, вышедшей из нашей мистики, в дрейфусизме мы не та величина, которой можно было бы пренебречь, которой следовало бы или было бы возможно пренебречь при подведении итогов, которую можно было бы устранить и презреть в истории, для манипуляций с историей. Напротив, средоточие и сердце дрейфусизма — это мы, и мы ими остаемся, его душа — мы. Точка отсчета — мы. Время следует сверять по нашим часам.
Была и есть честь дрейфусаров. Те, кто не были ей верны, те, кто не следовали кодексу этой чести, отнюдь не должны просить прощения за тех, кто им следовал и продолжает следовать.
