Наша трагическая вселенная - [33]

Прежде чем выйти с Бешей на прогулку, я поднялась к себе в кабинет и попыталась подготовить пространство для работы над романом, за который планировала засесть сразу после возвращения домой. Я подключила ноутбук к сети и зажгла лампу. Предметы вокруг озарились мягким светом. Среди них был мой любимый плакат с периодической таблицей: я вешала его над столом повсюду, где бы ни селилась. Он оказывал на меня успокаивающее действие: всякий раз, когда жизнь становилась чересчур запутанной, я смотрела на него и напоминала себе о том, что любая материя во вселенной может быть разобрана на вот эти элементы. Синие полки вокруг были забиты несъеденными корректурами моих книг, финальными экземплярами этих же книг, рукописями и копиями тех немногих интервью, которые я давала — преимущественно небольшим журналам, посвященным научной фантастике. Обычно журналисты этих изданий либо оставались невидимками и присылали вопросы по электронной почте около часа ночи, либо оказывались бородатыми и облаченными в плащ с капюшоном пародиями на самих себя. Они спрашивали меня о чем-то вроде такого: «Какова роль женщины в научной фантастике?» или «Вы видели фильм „Матрица“?», — и говорили, что в жизни я куда лучше, чем на той странной фотографии, напечатанной в книге на странице об авторе. Я не была сильна в искусстве давать интервью и всегда так тщательно составляла ответы на вопросы, что чувствовала себя не более реальной, чем Зеб Росс: в процессе виртуальной беседы я будто выдумывала новую Мег. К слову, за исключением собственных книг, которые, впрочем, нравились мне только в процессе их создания, я вообще-то не очень любила научную фантастику. Однако никогда в этом не признавалась и постоянно читала фантастическую «классику», чтобы было что сказать в интервью. «Матрицу» я, конечно же, обожала и прочла о ней множество критических работ, включая Бодрийяра, который написал, что с его идеями картина не имеет ничего общего и скорее является переработкой Платонова «мифа о пещере». Так что теперь мой ответ на любой вопрос о «Матрице» длился минимум полчаса, и даже самые повернутые на этом фильме журналисты в итоге пялились на меня, разинув рот.

Зеб Росс, в отличие от меня, в прессе до сих пор ни разу не появлялся, и в какой-то момент в «Орб букс» решили, что это никуда не годится. В западном мире он оказался одним из тех немногих людей, у кого до сих пор не было ни своей странички на «Фейсбук» или «Майспейс», ни даже адреса электронной почты. Конечно, на то имелась уважительная причина: Зеба Росса ведь не существовало на свете, но мы не хотели, чтобы об этом знали читатели. Поэтому было принято решение нанять кого-нибудь, кто зарегистрируется как Зеб Росс во всех социальных сетях и будет появляться под его именем во всяких чатах непедофильской тематики. Я пообещала на следующем заседании редколлегии порекомендовать на эту должность брата Кристофера — Джоша.

На самой верхней из моих синих полок пылился корабль в бутылке. Я так до сих пор ничего с ним и не сделала. Хотела было отнести его в Морской центр и показать Роуэну, но все не решалась. По ночам я иногда представляла себе, как беру корабль и иду туда. Но не могла же я рассказать Роуэну о том, откуда этот корабль у меня взялся и почему он так важен для меня. В конце моей фантазии мы всегда целовались, и это было еще одной причиной, почему я не хотела идти в Центр. Конечно, я подумывала о том, чтобы включить все это, за исключением поцелуя, в свой роман. Может, чертов корабль и приплыл-то ко мне только из-за того, что хотел попасть в книгу? Но какую роль он может там сыграть? Я придумывала, а потом выбрасывала из текста самые разные макгаффины, в том числе секретную карту и таинственную статую, и теперь мне было стыдно о них вспоминать. Я рассказывала о макгаффинах на своих семинарах, в связи с чем, конечно же, мне не следовало использовать их в своем серьезном романе о Настоящем Мире, ведь серьезные романы должны содержать в себе только осмысленные вещи, а не какие-то там странные объекты, помогающие развитию сюжета. Макгаффин (термин введен Альфредом Хичкоком) — это предмет, который сам по себе ничего не значит, но вокруг него разворачивается действие, потому что многие персонажи хотят им завладеть. Макгаффином может быть какой-нибудь важный документ, ключ, бриллиант, статуя — да что угодно, хоть бутылка с маслом. По мнению Аристотеля, использовать первый попавшийся предмет, чтобы спровоцировать развитие повествования или облегчить узнавание, станет только ленивый автор, и тут я не могла не согласиться. Я не была ленивым автором, просто мои сюжеты ни к чему не приводили. Как-то раз я задумалась: а что если все, чем люди хотят обладать, — это лишь макгаффины? Но мысль была настолько мрачной, что я сразу отказалась от нее.

Я сняла с полки корабль в бутылке и рукавом частично смахнула с него пыль. Этим предметом никто не хотел обладать, даже я сама. Я вздохнула. На верхних полках у меня хранились разные загадочные вещи — не более загадочные, чем налоговые бланки и договоры об авторских отчислениях, тем не менее тоже очень странные. Там, например, стояла рамка с фотографией коричневой, похожей на гриб десятифунтовой банкноты, которую я обнаружила в опавшей листве одним дождливым днем лет двадцать тому назад, едва попросив у вселенной — пожалуйста-пожалуйста — послать мне немного денег — откуда угодно, как угодно, — потому что мне нужно было купить билет на поезд и добраться до Эссекса, чтобы увидеться с подругой Розой: она сообщила, что рассталась с молодым человеком. Еще там хранился клочок бумаги с телефоном Дрю. Я нашла его в пяти милях от того места, где потеряла. А вот на этот вышитый кисет я наткнулась, когда еще курила, несколько лет назад в Дэнбери-вудс, где на многие мили вокруг не было ни одного дома. Поняв, что забыла взять с собой табак, я вдруг увидела в траве кисет: табака там было предостаточно. Когда-то я планировала написать статью в один научно-популярный журнал о том, что все эти вещи, происходящие якобы «по счастливой случайности», на самом деле оказываются банальными проявлениями теории вероятности. Я не раз слышала, как кто-то находил свое обручальное кольцо где-нибудь на берегу моря в трехстах милях от того места, где потерял, или снимал трубку в звонящем телефоне-автомате и обнаруживал на другом конце провода давно потерянного родственника. Мне все эти истории не нравились, и я хотела развенчать их таинственность. Для этого я собиралась упомянуть в своей статье апофению — поиск значимых связей там, где в действительности этих связей нет. Но редактор, который дал добро на статью, уволился из журнала, так что идею пришлось забросить.