Наша лучшая зима - [7]

Ему нравилось, что он так на нее воздействует: может в одну секунду перенести ее из грусти в блаженство, заставить ее извиваться всем телом, стонать и мурлыкать, как кошечка, шептать его имя, умоляя о большем.

Он запустил руку под юбку, добрался до мягкой плоти над резинкой чулка. Он хотел, чтобы эти ноги обнимали его бедра, хотел чувствовать эти соски у себя во рту, быть внутри ее всеми возможными способами. Его рука скользнула между ее бедер, он пытался разорвать тонкую ткань ее белья, чтобы уничтожить последнюю преграду… Но его пальцы схватили воздух, а Ди‑Эй… ушла.

Мэтт непонимающе смотрел на пустое пространство между ними. Минуту назад она была в его объятиях, и вот теперь стоит на другом конце комнаты, губы еще влажные от его поцелуев, а глаза — пьяные от желания. Она хотела его, не было сомнений, так почему же она была теперь в трех метрах от него? Мэтт сделал шаг к ней, но Ди‑Эй выставила руку вперед:

— Это мой офис, Эдвардс. Я не собираюсь раздеваться прямо здесь.

Тогда у него только один вопрос: как скоро они могут отсюда уйти? Он так давно не видел ее ослепительной наготы.

— Я вообще не собираюсь раздеваться перед тобой.

Мэтт не мог понять, к кому она обращается. Не к нему же. А больше здесь никого не было. Они только что целовались так, что чуть не проглотили друг друга. Они долгие годы занимались сексом. И вдруг она отталкивает его.

Что здесь происходит?

Что он упустил?

Ди‑Эй показала на диван:

— Садись, давай поговорим.

Мэтт сел.

— Кофе?

Мэтт кивнул.

Он молча смотрел, как Ди‑Эй сует капсулы в кофеварку, наполняет кружку, добавляет молоко.

Она подошла, поставила кружку на журнальный столик перед ним, затем села за стол, закинув ногу на ногу. Мэтт видел, что ее колени дрожали.

Она нервничает. Это становилось интересным.

— Что ты делаешь в Бостоне, Мэтт? Ты надолго?

— У меня есть кое‑какие личные дела здесь, мне нужна пара недель, чтобы их уладить. В частности, мне предстоит поместить своего любимого деда в дом престарелых.

Мэтт любил ее выразительные глаза цвета горького шоколада — в них отражалась каждая ее мысль. Сейчас они были полны сочувствия.

— Он болен? Мэтт кивнул.

— Альцгеймер.

— Мне так жаль, Мэтт. — Ди‑Эй помолчала. — А другие личные дела?

Он не был готов сказать ей.

Он вообще не хотел говорить с ней. Он хотел чувствовать ее. Хотел гладить нежную кожу на внутренней поверхности ее бедер, покусывать ее упругие соски, ощущать дрожь ее возбуждения. В ее объятиях он надеялся забыть все тяготы прошедшего года.

Дилан‑Энн была его убежищем, женщиной его мечты, идеальной любовницей, потому что не требовала больше, чем он был готов дать. Но теперь она уже не хотела дарить и получать наслаждение. Она бросила его. Это было так же очевидно, как если бы она сделала у себя на лбу татуировку: «Отвали!»

— Карты на стол, Мэтт?

Он чувствовал, что на руках у него нет ни одного козыря, но все‑таки кивнул.

— То, что ты вернулся в Бостон, даже на короткое время, мне не нравится.

Конечно, он не рассчитывал такое услышать. Реальность так жестоко вторглась в его чувственные фантазии, что у него голова пошла кругом. И он был очень разочарован. Он все еще надеялся забыть о своих проблемах в ее постели.

— У меня здесь есть своя жизнь, и в этой жизни нет места для мужчины, который настроен время от времени наведываться в мою постель. — Ди‑Эй помолчала. — Но, возможно, мы могли бы съездить куда‑нибудь на Новый год, посмотреть, есть ли еще химия между нами.

Мэтт не мог понять, серьезно она говорит или нет, и это разозлило его. Было что‑то странное в ее голосе, что‑то, чего он никак не мог уловить. Несмотря на циничные слова, голос ее звучал растерянно и даже как будто виновато.

— Что ты скрываешь от меня, Ди‑Эй?

Она вскинула бровь.

— Я не понимаю, о чем ты?

Наигранное возмущение в ее голосе окончательно убедило Мэтта, что она лжет.

— Брось, Ди‑Эй!

В ее глазах вспыхнуло раздражение, она устало покачала головой.

— Сразу видно юриста. У тебя профессиональная деформация. Просто в моей жизни нет места тебе, Мэтт. Я много работаю и потому бережно охраняю свое личное пространство. Кроме того, я ненавижу Рождество и предпочитаю ни с кем не встречаться в это время года.

Ненавидит Рождество? Интересно — почему? Что за этим стоит? Мэтту внезапно стало очень любопытно. За семь лет он не задал ей ни одного вопроса о ее прошлом, но сейчас ему необходимо было выяснить, что происходит.

— Мы можем время от времени ездить куда‑нибудь на уик‑энд. Но в остальном я твердо для себя решила, что предпочитаю быть одна. Мы можем встречаться пару раз в год, но на большее я не готова.

Мэтт откинулся на спинку дивана, положил ногу на ногу и в упор посмотрел на Ди‑Эй. Она так старалась убедить его, что спокойна, холодна и ничего к нему не чувствует, но, оказывается, она совсем не умела лгать. Этого он тоже не знал о ней. Она вовсе не была ни холодной, ни спокойной. Она была в ужасе. И боялась она именно его приезда в Бостон. Почему?

Почему Ди‑Эй так легко согласилась уехать с ним куда‑то на пару дней, но мысль, что он останется в Бостоне на некоторое время пугает ее до смерти?

И кстати, почему его это так волнует?