Наша древняя столица - [20]

Чем пешему мерить равнины шагами,

Пылить по дорогам, брести берегами.

И, сидя на вёслах в рыбачьем челне,

Качаясь на зыбкой дунайской волне,

Задумчиво глядя на замки, на башни,

На нищих крестьян, на лачуги и пашни,

Болотников думал:  «Вот сколько прошёл,

И сколько я видел посадов и сёл,

И сколько народу я видел в пути,

А счастья и правды нигде не найти.

Уж, видно, от века всегда это было:

Богатый и бедный — два стана, две силы.

Хозяин и раб, господин и батрак…

Когда ж будут жить по-иному, не так?»

И, сердце Ивана огнём зажигая,

Вскипала горячая сила живая.

Всей грудью вздохнув, он на вёсла налёг —

Вперёд по теченью рванулся челнок.

* * *

Уж ты Уж-река, речка горная,

Говорливая, непокорная,

С перевала Ужокского катишься

Да в глубоких расселинах прячешься.

То в лесных берегах замыкаешься,

То в долину бежишь-разливаешься.

А что дно у тебя каменистое,

Оттого и волна твоя чистая,

И бежит над тобой тропка узкая,

И знакома тебе песня русская,

И земля-то вокруг — колыбель славян,

А шагал по земле молодец Иван.

Из Уж-города шёл Карпатами,

И тропинками шёл горбатыми,

И ущельями шёл скалистыми,

И обрывами шёл лесистыми.

Шёл он с посохом, с небольшой сумой,

Шёл на родину, шёл к себе домой.

Уж ты Уж-река, речка дикая,

А ведь сила в тебе великая:

На твои берега нелюдимые

Приходили славяне гонимые,

За уступы твоих перекатов

От мадьярских бежали магнатов,

От бича и от барщины в поле

И от плети в турецкой неволе.

Тут и слышала ты песни слёзные,

Кличи звонкие, речи грозные,

Ты душой славян стала в этот час,

С той поры про них ты ведёшь рассказ.

Шёл Болотников тропкой дикою,

А кормился он ежевикою.

Шёл и думал он думу смелую,

Шёл и думал он: «Так и сделаю.

Не пойду домой — на боярский двор,

А пойду теперь во сыр-зелен бор,

Где спокон веков русский беглый люд

От боярских псов находил приют.

Поищу себе вольной волюшки,

Сотоварищам — лучшей долюшки».

* * *

Шуйский в тревоге расспрашивал: «Жив ли

Князь Шаховской, воевода в Путивле?

Так он со мною бранился всегда,

Так ненавидел, что просто беда!» —

«Жив, — говорят, — да отпал от столицы:

Вольная шайка в Путивле гнездится —

Смерды, холопы и всяческий сброд,

С Дона казаки, разбойный народ!»

Шуйский в тревоге разводит руками:

«Слышно, народы бунтуют на Каме.

Скачут гонцы: беспорядки в Твери,

Грозно во Пскове шумят бунтари.

Слава те, боже: как север от юга.

Ты отделил бунтарей друг от друга.

Если б сплотились, столице беда —

С ними не справиться было б тогда!»

* * *

Этой порой в городке нелюбимом,

Что на пути меж Москвою и Крымом,

В древнем Путивле, где легче дышать,

Где не лютует московская знать,

В древнем Путивле вольготно и смело

Площадь торговая в праздник шумела.

Пышно раскинулся южный базар.

В час пополудний был самый разгар!

Льстивый зазыв торгашей краснорожих,

Пенье слепцов и калик перехожих.

Пели калики о Смутной поре,

И, между прочим, о новом царе —

Дмитрии новом, что божьего волей

Место займёт на московском престоле…

Конское ржанье, мычанье коров,

Лязг бубенцов и медведицы рёв.

Мёду янтарного полны колоды.

Вишенья горы, малины, смороды,

И возникающей тут же тропою,

Плетью  поток рассекая людской,

Сидя в седле высоко над толпою,

Ехал по площади князь Шаховской.

Медленно ехал от края до края,

Плетью указывал, снедь выбирая:

Щуку, сома, карасей для ухи,

Там приглянулись ему петухи,

Тут поросёнок, а дальше индейки…

Он за товар не даёт ни копейки —

Кто ж с воеводы уплату берёт!

Лучше купцам не дразнить воевод.

Князь поживиться любил на досуге.

Снедь понесли расторопные слуги

В княжеский погреб, а сам господин

Медленно ехал по торгу один.

Вдруг он услышал поодаль, в сторонке,

Голос призывный, красивый и звонкий.

Тут повернул он коня под собой,

Видит — стоит, окружён голытьбой,

Странник высокий, худой, загорелый,

С пристальным взглядом и с поступью смелой,

В рваной одежде, в обувке худой

И молодой, хоть от пыли седой.

Он, опираясь на посох дорожный,

Встал перед этой толпой осторожной,

Встал на пригорке, людьми окружён,

На три сторонки отвесил поклон.

Он этим людям, молчавшим сурово,

Бросил живое, горячее слово:

«Слушайте, братья! В родимом краю

Душу и сердце я вам отдаю!

Долго по землям чужим я скитался,

Досыта горечью я напитался.

Там, за горами-морями, везде

Кто-то в богатстве, а кто-то в нужде.

Братья мои! Я узнал, что повсюду

Тяжко приходится чёрному люду.

Горе шагает за каждый порог,

Где у хозяев пустой кошелёк.

Сколько бродил я, таскался по свету,

Счастья и правды на свете-то нету!

Только на нашей на русской земле

Было бы можно не жить в кабале.

Братья! Я вам обещаю свободу,

Нового Дмитрия — я воевода.

Время пришло, наступила пора —

Нечего ждать от бояр нам добра!»

Будто волна прокатилась живая,

Тысячи беглых к борьбе призывая:

«Нечего ждать!»

«Это правда твоя!»

«Эй, говори, ничего не тая!»

Будто корабль сквозь кипящие волны,

Князь пробирался, решимости полный,

Плетью хлеща голытьбу на скаку,

К этому страннику и смельчаку.

«Кто ты?» — воскликнул он, плеть поднимая.

И тишина наступила немая.

«Я? Я не князь! Не боярин! Не поп!

Ванька Болотников — беглый холоп!» —

«Ишь ты! — сказал Шаховской. — Ну и парень!

Ты, брат, сильней, чем московский боярин.

Ты, я гляжу, воевода лихой.

Видно, и царь у тебя неплохой!

Коль оправдаешь доверье народа,