Наш Современник, 2009 № 01 - [114]

При таком подходе от чувства вины, разумеется, надо избавляться, что и пытаются делать при помощи различных приемов и методик. Причем, когда дело доходит до разбора конкретных ситуаций, нередко выясняется, что речь идет не только о невротиках, но практически обо всех людях, поскольку у каждого есть якобы "свой скелет в шкафу".

Чтобы не показаться голословными, приведем пару цитат из статьи "Чувство вины" психотерапевта и психоаналитика Н. Нарицына, поскольку в ней выражен именно такой, в настоящее время весьма распространенный подход к проблеме. "Чувство вины - очень непродуктивное и вредное, - пишет доктор, - оно заставляет застревать в прошлом, ругать себя за уже совершенные ошибки - но никак не анализировать их и не пытаться исправить ситуацию". Дальше, в подглавке "Вина" после смерти близкого человека, читаем: "Здесь возникает, если можно так выразиться, целый букет разновидностей чувства вины. И переживания, что ты сам косвенно виновен в смерти (к примеру, плохо ухаживал за больным); и страдания, что перед смертью вы не смогли прийти и попрощаться "как следует"; и особенно гнетущее чувство возникает после самоубийства близкого человека - особенно если он в последней записке впрямую вас обвинил… А на самом деле вашей вины ни в каком случае нет. У вас же не было умысла убивать, да вы даже бессознательно не желали этой смерти - особенно если не пришли попрощаться: ведь вы и не подумали, что человек может умереть, более того, в глубине души были уверены, что с ним будет все в порядке… И даже если вы в сердцах пожелали кому-то, извините, "Чтоб ты сдох", а назавтра этот человек попал под машину или у него случился инсульт - вам тоже не в чем себя винить. Разве вы Господь Бог, что люди умирают только по вашему желанию? Кстати, о Боге. Уже много лет тянется конфликт священников и психоаналитиков. Потому что психоанализ признает, что никакие мысли, в том числе и подспудное желание кому-то смерти, не является проступком, а священники считают, что даже мысли могут быть грехом. Да, обществу в целом нужна такая догма о греховности мысли и соответствующее чувство вины - хотя бы потому, что у некоторых людей от мысли до действия один шаг (и этот шаг может быть сделан даже бессознательно). Но с точки зрения биологии, человеку бессознательно чуть ли не должно хотеться тех или иных вещей, направленных на его приземленное, животное благо, - в том числе и смерти того, кто стоит у этого блага на пути. И задача психоаналитика - помочь человеку избавиться от чувства вины за эти мысли, а также помочь найти выход из проблемы, которая такие мысли вызвала. Но при этом выход должен осуществляться обязательно социально приемлемыми методами!" (hfflp://www/naritsyn.ru/read/all/azbuka/vina/htm).

Конечно, с чувством вины дела и впрямь обстоят непросто. Человек действительно может на нем застрять, вновь и вновь растравляя тягостные воспоминания о своем греховном поступке. И это целиком поглотит его душевные силы, ввергнет в уныние, которое, как известно, не заурядный грех, а один из семи страшных смертных грехов. Поверженный, обессиленный унынием человек уже не может подняться, встать на путь исправления. Он либо зациклится, будет ходить по кругу, либо вообще свалится в пропасть отчаяния. Но и самооправдание вкупе с осуждением "комплекса вины" не выход.

Выход только в покаянии. Оно - путь по восходящей. Чувство вины в нем не конечный, а промежуточный пункт. Вначале укор совести, потом - ответ стыда, потом - осознание вины, ведущее к раскаянию, поиску выхода и исправлению. Пройдя путь, человек помнит важнейшие его этапы, но эта память не парализует его, а, наоборот, помогает избежать повторного греха.

Однако сегодня гораздо актуальней, как нам кажется, не застревание на своей вине, а напротив, ее нечувствие. Что и является предметом нашего

разговора. Так все-таки, надо ли дожидаться, чтобы человек раскаялся, попросил прощения? И вообще, если можно так выразиться, что значит "правильно простить"?

Ответ на этот (как и на все остальные жизненно важные вопросы) мы находим в Священном Писании. В данном случае естественно обратиться к уже упомянутой нами в начале статьи евангельской притче о блудном сыне. Сейчас ее вспоминают особенно часто. Что неудивительно в эпоху, когда народ, ушедший в "страну далече" и хлебнувший горя, возвращается в Отчий дом. То есть притча эта как нельзя более современна. Современны и акценты, которые расставляются в ее трактовке. Упор сегодня делают на поведении отца. Издали узрев сына, он бросился ему навстречу и заключил в объятия. В этом видят назидание родителям. Отец не дожидался, пока сын повинится, а простил сразу. Образ отца ключевой и в призывах прийти к Богу, который любит, всегда ждет и все простит. И это, бесспорно, так.

Но под влиянием современного секулярного гуманизма, ставящего права ребенка над правами взрослых и вообще стремящегося разрушить традиционную иерархию, из поля зрения как-то выпадает другой, не менее важный аспект притчи. Отец не знал, что вернувшийся сын уже и не претендует на сы-новство, а готов быть в родном доме слугой. Но в той реальности сам факт появления блудного сына у дома отца означал приход с повинной. Власть и авторитет отца в древнеиудейском мире были огромными. Разгневанный отец мог прогнать дерзкого отпрыска с глаз долой, и тому даже в голову не приходило говорить, что он тут прописан. (Впрочем, и прописки никакой не было.) За злословие отца предписывалась страшная кара ("смертию да умрет"). В этих условиях затребовать свою долю наследства при еще живом отце было, вероятно, неслыханной наглостью, если даже сейчас, во времена куда менее патриархальные, это не принято. И то, что отец был оскорблен до глубины души, явствует из слов, сказанных старшему сыну о младшем, что тот для него "мертв был". И ожить в глазах отца он мог, только глубоко раскаявшись и ни на что не претендуя. (Текст притчи это подтверждает.)