Наш Современник, 2008 № 09 - [45]

- Его крепость 11 градусов, меньше двухсот граммов на человека, для бойцов это все равно что слону дробина, - пояснил Елагин.

- Вот эти дробины, товарищ майор, и явились пусковым механизмом всего последующего. Люди до первого марта привыкли получать по сто граммов водки, получали они ее и весь март на плацдарме, чем достигалась определенная степень опьянения. Стаканом сухого вина ее не достигнешь, и у многих возникла потребность добавить. Результаты известны: отравление произошло вследствие переупотребления алкоголя, как установлено, метилового спирта.

- Ловко все придумано, - усмехнулся Елагин. - В корпусе или в дивизии, в нарушение приказа наркома, не выдали в день юбилея к обеду водку, а виноват командир роты.

- Почему своевременно не доложили о "че-пе" в полку? - обратился Щелкин к Елагину.

- Кому по табелю мы обязаны доносить?

- Согласно приказа двести три о массовом отравлении сообщается…

- Какое "массовое" отравление?! - запротестовал Елагин. - Два человека - это что, уже массовое?!

- Два человека умерло, - не повышая голоса, невозмутимо продолжал Щелкин, - а отравилось и было доставлено в госпиталь четверо. Ну, если вас это больше устраивает, назовем отравление не массовым, а групповым… Это, опять же, пункт тринадцатый приказа двести три. По табелю необходимо немедленно доложить: начальнику Главупраформа Красной Армии, Военному Совету, прокуратуре и контрразведке фронта, - загибая на руке пальцы, перечислял он. - Военному Совету, прокуратуре и контрразведке армии, командиру корпуса и начальнику отдела контрразведки. Девять адресов… Это минимум!

- Это упущения идейно-воспитательной работы и, как результат - распущенность. Командир роты в праздничный день части оставляет роту, что-

бы переспать с немкой, как уверяет нас майор Дышельман, его подчиненные, несмотря на бесконечные категорические приказы и запрещения, употребляют в качестве алкогольного напитка трофейную спиртоподобную жидкость, - заявляет капитан Малышев…

- Что вы мне мозги мылите? - возмущается Елагин. - Вы офицер советской контрразведки, а ваше предположение удивительно своей непатриотичностью, - говорит он Малышеву. - Лично я убежден, что если русский офицер переспал с немкой, то он ее завербовал, а не она его.

Малышев молчит, все остальные смеются…

- Допустим, что так, - не теряется Малышев, - но почему он не хочет назвать ее?

- И насчет последнего награждения Лисенкова командир корпуса и начальник политотдела сомневались, но командование дивизии настояло и продавило свое представление, хотя знало, что Лисенков неоднократно судим, - вставляет Дышельман.

- Минутку! - закричал Елагин, с силой ударив ладонью по столу, за которым он сидел, лицо его выразило крайнее негодование. - Майор Ды-шельман! Что значит: "продавило"?! Попрошу вас в моем присутствии больше никогда не допускать неуважительных высказываний в адрес полковника Быченкова! Я этого не потерплю!!! - Он снова с силой ударил по столу, теперь уже кулаком, и, возбужденный, разгневанный, поднялся. - Зарубите себе на носу - я этого не потерплю!

- Что я сказал?… Товарищи… Что я такого сказал? - покраснев и в некоторой растерянности повторял Дышельман, переводя взгляд с Торопец-кого на Щелкина, а затем на Малышева. - Товарищ майор, - обратился он к Елагину, - я должен заявить при свидетелях, что к полковнику Николаю Астаповичу Быченкову, Герою Советского Союза, командиру дивизии, удостоенной пяти боевых орденов, я отношусь с величайшим уважением! Однако представление уголовника, злокачественного рецидивиста Лисенкова к третьему ордену Славы вызвало у командования корпуса и начальника политотдела… сомнения.

- Должен заметить, что знамя дивизии спасли старший лейтенант Федотов и разведчик Лисенков, а не майор Дышельман. И если бы этого не произошло, дивизия была бы расфомирована, а корпус и армия - опозорены, - жестко объявил Елагин.

- Спасение знамени дивизии - это миф, придуманный в вашей дивизии, - продолжал Дышельман. - Зачем Федотов возил знамя в расположение немцев? Хорошо, что всё кончилось благополучно. Все это нелепость, и не надо выдавать ее за подвиг. У командира корпуса относительно этого спасения были большие сомнения, и он не пожелал подписать тогда наградные документы на них.

- Эта нелепость зафиксирована в ЖеБэДэ* как героический подвиг. Вы что, теперь будете историю переписывать? Вы пятый закон Ньютона помните? - спросил Елагин.

- Пятый? Нет, не помню.

- Тогда я вам его напомню. Вы по-еврейски понимаете?

- Я?… Нет… - покраснев, замялся Дышельман. - Плохо…

- Тогда я вам скажу по-татарски: "Нахижо хусвин!… Белясен?"** - четко, громко, выразительно произнес Елагин. - Последние трое суток я выполнял приказ командира дивизии по подъему боевой техники со дна Одера. В двухстах километрах отсюда. И прибыл в расположение дивизии… - Елагин посмотрел на часы, - всего час тому назад. Так что относительно моей личной ответственности, чего вы более всего жаждете, майор Дышель-ман, вы можете поцеловать меня между лопаток, а если не дотянетесь и попадете ниже - никаких претензий у меня к вам не будет, - жестко сказал Елагин.