Наш Современник, 2003 № 08 - [13]

Особо сложное, запутанное положение в русской жизни. В России как раз царят антинациональные, антирусские тенденции или, как их называют, “русо­фобские”. Выразителями национальных настроений России служат люди, наподобие некоей m-m Боннэр.

*   *   *

В 60-е годы

 

Шостакович был музыкальным аналогом так называемой эстрадной поэзии [Евтушенко и Вознесенского], получившей огромный резонанс в обществе. И совершенно не случайно, конечно, их плодотворное сотрудничество: 13-я сим­фония, “Казнь Степана Разина”, лирические канцоны (Микеланджело Буонарроти в переводе Вознесенского).

*   *   *

Герой Зощенко

 

Зощенко — поэт Зиновьевско-Кировского Ленинграда. Это не только социальный герой (пролетарий), не только герой 20-х послереволюционных лет. Он еще и местный , типичный лишь (главным образом) для Ленинграда герой. Ведь именно Петроград-Ленинград остался почти без своего “коренного”, что ли, населения. Сотни тысяч жителей в годы Владычества Троцкого и Зиновьева были: а) убиты (расстреляны); б) выселены (арестованы, сосланы в лагеря); в) мобилизованы; г) бежали от страха, умерли от голода.

Зиновьев и его сатрапы — такие же палачи — заселили город “своими”. Произошла массовая депортация евреев с юга, из бывшей “черты оседлости”, из Прибалтики, из Риги, Киева, Одессы, Белорусских городов: Гомель, Витебск, Рогачев, станция Быхов, Шклов, Могилев, Бердичев и т. д.

Городские низы: пролетарии и люмпены, пригородное мещанство стали обитателями бывших барских, а ныне коммунальных квартир. Вот быт Зощенко. Это не Петербуржцы-Петроградцы, это именно Ленинградцы, а еще вернее сказать — Зиновьевцы.

*   *   *

Из “Воспоминаний”.

Ленинградская консерватория

 

…Но что творилось после того, как вторая и третья части моего концерта отзвучали, особенно когда я вышел на эстраду кланяться. Это была — буря. Ведь в зале сидели нынешние студенты, их многочисленная родня и друзья. Я был для них — свой, человек их поколения, с которым связывались все наши надежды, вся будущая жизнь. Восторгам и реву не было конца, особенно ввиду моего возраста. Я стеснялся ужасно, меня выталкивали на сцену, выводили вперед. Я кланялся и тихо-тихо говорил “спасибо”, которое, конечно, никто не слышал из-за страшного шума, ведь в зале было много молодежи.

Через несколько дней в газете “Ленинградская правда” или “Вечерней” была заметка о концерте, где было следующее: “Присутствующие в зале устроили овацию молодому композитору Г. В. Свиридову, Фортепианный концерт которого исполнялся во 2-м отделении”. Эти слова я читал на улице, по бедности я не выписывал газет, предпочитая знакомиться с их содержанием... Газет было много, они наклеивались на досках прямо на улице, обычно на перекрестках. Эту фразу я читал раз десять, все не мог отойти от газеты, зачарованный этими словами. Да не подумает читатель, что я был какой-то “непомерный честолюбец”. Но жил в бедности, человеком без дома, без угла, в общежитии, где большинство студентов глумливо относились к моим занятиям композицией. (Увы! Это характерно для русских, пишу об этом с большим огорчением.) Вместо того, чтобы ободрить человека, в котором пробудился творческий дар (пусть даже совсем малый, некрупный, небольшой, уж не говорю “великий”), окрылить его, наоборот, на каждом шагу я слышал унизительные прозвища (гений, Чайковский и т. д.), сознательное и даже злобное пренебрежение, желание ущемить в самых мелких житейских мелочах, унизить своего же товарища, такого же “русского нищего”, как и они сами.

Хвала евреям, которые (кого я знал!) с интересом, с уважением, а подчас и с чувством гордости за “своего”, говорили о тех, кто сочинял, стараясь поддержать в них дух созидания и внушить окружающим сознание серьезности дела, о котором идет речь. И это не значит, что речь шла о великом , нет! Но само это сочинительство инстинктивно расценивалось как чудо, как некая “божественная отметина” на лбу человека, которой Господь метит своего избранника. У нас же, у русских, это вызывает чувство злобы: “ишь — захотел выделиться!”, выскочка и пр. За это — бьют, ненавидят. Все это я испытал с детства, занимаясь музыкой, которая считалась зазорным, никчемным делом в народе. Единственное, что их примиряет с этим — если они узнают, что такой человек зарабатывает много денег. Но тут вступает в силу иной тип зависти, к которой примешивается уже раболепие, лесть и т. д. Всего же лучше быть “средним”.

*   *   *

30 июля 1989 г.

 

Сегодня днем слушал по радио лит передачу из Лондона (не с начала), беседа англ корреспондента (конечно же, эмигранта) с какой-то женщиной из Сов Союза. Дама эта говорила очень возбуж­денно, очень напористо (агрессивно), тон — своего рода интеллигентская вульгар­ность, нечто похожее, с одной стороны, на моск лит даму, а с другой стороны, на торговку с киевского Подола (типа Татьяны Рябовой, но культур­ней). Но тон... высокомерие... всезнайство... не описать моим бледным пером.

Смысл беседы: лучшая литература (всех времен) создавалась эмигрантами . Пушкин вообще с детства не знал русского языка, Гоголь “Мертв души” сочинял в Риме, что верно, Тургенев — весь в Европе (с моей точки зрения, даже и в ущерб творчеству, ибо не так глубоко вник в открытый им “нигилизм” и вообще по сути не понял грядущего, не ощутил его), конечно же, Герцен, Л. Толс­той и т. д. Английские совр писатели (