Наш Современник, 2001 № 10 - [29]

Конечно, прочность мира советских символов стала подрываться раньше, чем пришел Горбачев. С 60-х годов действовала разношерстная “партия антисоветской революции”. В ней на общей основе антисоветизма были соединены очень разные культурные силы. Сахаров с Солженицыным, Шафаревич с Назаровым! После успеха в первой военной кампании — уничтожения СССР — они друг от друга отошли и даже переругиваются, духовно удерживая в сфере своего притяжения разные части общества. Но их антисоветизм — основа фундаментальная, и в этом своем векторе они продолжают составлять единый фронт. Коррумпированная номенклатура, “диссиденты” и “патриоты” в три оборота скрутили шею стране и всему ее жизнеустройству. Проект разрушения нашего мира символов еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня, наличие его уже никем и не отрицается.

Перечень символов, которые были сознательно лишены святости в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые связаны с политическим строем, осмеяние символов государственности было тотальным. Поднимите сегодня подшивку “Огонька”, “Столицы”, “Московского комсомольца” тех лет — захлебывающаяся радость по поводу любой аварии, любого инцидента. А разве не на это было направлено устройство концерта поп-музыки на Красной площади и именно 22 июня 1992 г.? Красная площадь — один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений.

Вот что пишет французский философ С. Московичи: “Красная площадь в Москве — одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа”.

Это прекрасно знали идеологи, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор ТВ объявил: “Будем танцевать на самом престижном кладбище страны”.

Известно, что важнейшим для нашего национального самосознания был обобщенный символ Великой Отечественной войны. Сначала за него взялись диссиденты. Потом разрушение этого символа в течение целого десятилетия было почти официальной государственной программой. Возник поток литературы и передач, релятивизирующих предательство, снимающих его абсолютный отрицательный смысл. Предательство относительно. Сложился популярный жанр предательской литературы. Это не только книги Резуна, но и масса “научных” книг. Известные и хорошо документированные события войны начинают излагаться российскими “историками” на основании немецких архивов и мемуаров — часто без указания альтернативных отечественных сведений. В перестроечных журналах печатались даже фальшивки, давно разоблаченные в ФРГ (например, состряпанные в ведомстве Геббельса “Письма из Сталинграда”). В целом это была большая и хорошо финансируемая программа вытеснения из нашей коллективной исторической памяти образа Отечественной войны.

Здесь надо снова подчеркнуть, что эта кампания почти не имела бы силы, если бы велась только откровенными “западниками”. Именно участие в ней “патриотов” придает ей большую силу — не путем сложения усилий, а вследствие мощного кооперативного эффекта. Роман Г. Владимова, обеляющий предателя Власова (“Генерал и его армия”), должен получить знак патриотического качества в виде высокой похвалы от В. Бондаренко. Сам В. Бондаренко, завоевав авторитет шумной атакой на Тимофеева-Ресовского, может после этого заниматься реабилитацией целой категории предателей. Да еще с какой патетикой: “Казненные молчанием” (“Слово”, 1991, № 10). Речь о писателях, которые пережили ужасный “двадцатилетний опыт советчины” и наконец-то, благодаря приходу оккупантов, смогли заговорить.

Вот как это трактует В. Бондаренко: “Замкнув свои уста в довоенный период, оказавшись по разным причинам на оккупированной территории, поэты здесь дерзнули заговорить открыто, зная, что после этого назад пути нет... Многие из них работали в русских газетах на оккупированной территории”. Что ж, у каждого свое оружие — одни партизан вешали, другие в “русской” газете, издаваемой немцами, трудились. Причем, скорее всего, добровольно, а не под угрозой расстрела или голодной смерти, как большинство простых власовцев. И с какой жалостью пишет об их судьбе после Победы наш патриотический идеолог: “А пока вернемся к несчастным беженцам, не нужным западной демократии, вылавливаемым советскими спецкомандами... Полиция всех стран помогала смершевцам вылавливать русских беженцев, особенно изощрялись англичане, не уступавшие подручным Берии и Гиммлера”. Какая изощренная логика! Ведь эти “русские беженцы”, которых вылавливают “советские спецкоманды”, как раз и есть “подручные Гиммлера”.