Наш общий друг. Часть 2 - [8]

— Мы ему заплатимъ, — сказалъ Мортимеръ.

— Заплатимъ? Неужели? — откликнулся Юджинъ съ равнодушнымъ удивленіемъ. — Ты не шутя это говоришь?

— Я намѣренъ заплатить, Юджинъ, по крайней мѣрѣ свою часть, — проговорилъ Мортимеръ слегка обиженнымъ тономъ.

— А-а! Я тоже намѣренъ заплатить. Но я намѣренъ лишь настолько, что… что, пожалуй, и не намѣренъ.

— Не намѣренъ?

— Нѣтъ, я намѣренъ и всегда буду только намѣренъ и больше ничего, мой милый. А вѣдь это одно и то же выходить.

Пріятель Юджина, откинувшись назадъ на вольтеровскомъ креслѣ, внимательно посмотрѣлъ на него, тоже раскинувшагося въ вольтеровскомъ креслѣ съ вытянутыми на коврикъ ногами, и потомъ со смѣхомъ, который Юджинъ всегда умѣлъ въ немъ возбудить безъ всякаго видимаго старанія съ своей стороны, сказалъ ему:

— Какъ бы то ни было, а твои причуды много увеличили счетъ.

— Вотъ человѣкъ! Домашнія добродѣли называетъ причудами! — воскликнулъ Юджинъ, поднимая глаза къ потолку.

— Ну кому нужна, напримѣръ, эта биткомъ набитая всякой посудой маленькая кухня, въ которой никогда ничего не будетъ стряпаться? — спросилъ Мортимеръ.

— Любезный мой Мортимеръ. — отвѣчалъ его другъ, лѣниво приподнимая голову, чтобы взглянуть на него, — сколько разъ я тебѣ объяснялъ, что нравственное вліяніе кухни есть дѣло большой важности.

— Нравственное вліяніе кухни на этого парня — воображаю! — проговорилъ со смѣхомъ Мортимеръ.

— Сдѣлай мнѣ одолженіе, — сказалъ на это Юджинъ, вставая съ кресла съ важнымъ видомъ, — войдемъ и осмотримъ эту часть нашего хозяйства, которую ты такъ поспѣшно осуждаешь.

Съ этими словами онъ взялъ свѣчу и повелъ своего друга въ четвертую комнату ихъ квартиры, — небольшую узкую комнату, которая была очень удобно и элегантно отдѣлана подъ кухню.

— Смотри: вотъ миніатюрная кадушка подъ тѣсто; вотъ скалка, доска для рубки мяса; вотъ цѣлая полка глиняной посуды, кофейная мельница; вотъ полный шкапъ фаянсовой посуды: соусники, кастрюльки, ступка; вотъ вертелъ, вотъ какой-то очаровательный котелокъ и цѣлая оружейная палата покрышекъ на блюда. Нравственное вліяніе этихъ предметовъ на развитіе во мнѣ домашнихъ добродѣтелей огромно, — не въ тебѣ, потому что ты отпѣтый человѣкъ, а во мнѣ. Право, мнѣ кажется, я чувствую, что во мнѣ начинаютъ зарождаться домашнія добродѣтели. Сдѣлай мнѣ еще одно одолженіе: войди со мной въ мою спальню… Вотъ письменный столъ — видишь? — съ длиннымъ рядомъ разгородокъ изъ краснаго дерева, по разгородкѣ на каждую букву азбуки. Для какого употребленія предназначаются эти разгородки? А вотъ для какого. Получаю я, напримѣръ, вексель, скажемъ — отъ Джонса. Я тщательно надписываю его на письменномъ столѣ «Джонсъ» и кладу въ разгородку подъ буквою Д. Это почти то же, что росписка; во всякомъ случаѣ столько же удовлетворительно для меня… Я очень желалъ бы, Мортимеръ, — продолжалъ Юджинъ, садясь на кровать съ видомъ философа, поучающаго ученика, — я очень желалъ бы, чтобы мой примѣръ побудилъ и тебя выработать въ себѣ привычку къ аккуратности и методичности, и чтобы нравственныя вліянія, которыми я тебя окружилъ, подѣйствовали на развитіе въ тебѣ домашнихъ добродѣтелей.

Мортимеръ опять засмѣялся, проговоривъ, какъ всегда, въ такихъ случаяхъ: «Ахъ, Юджинъ, какой ты, право, чудакъ!» Но когда смѣхъ его затихъ, въ его лицѣ появилось что-то серьезное, чтобы не сказать — тревожное. Несмотря на пагубно укоренившіяся въ немъ равнодушіе и вялость, сдѣлавшіяся его второю натурою, онъ былъ крѣпко привязанъ къ своему другу. Они сдружились еще на школьной скамьѣ, и съ той поры Мортимеръ всегда подражалъ Юджину не менѣе, восхищался имъ не менѣе и не менѣе любилъ его, чѣмъ въ тѣ далекіе дни.

— Юджинъ, — заговорилъ онъ уже безъ улыбки, — если бъ я могъ разсчитывать увидѣть тебя хоть на минуту серьезнымъ, я бы попробовалъ серьезно поговорить съ тобой.

— Поговорить серьезно? — повторилъ Юджинъ. — Моральныя вліянія, я вижу, начинаютъ дѣйствовать… Говори.

— Хорошо, я начну, — сказалъ Мортимеръ, — хотя ты пока еще не серьезенъ.

— Въ этомъ желаніи серьезности, — проговорилъ Юджинъ съ видомъ человѣка, дѣлящагося результатами долгихъ и глубокомысленныхъ размышленій, — я усматриваю благотворное вліяніе кадушки подъ тѣсто и кофейной мельницы. Утѣшительно.

— Юджинъ, — началъ опять Мортимеръ, не обративъ вниманія на это небольшое intermezzo и положивъ руку на плечо сидѣвшему все въ той же позѣ на кровати своему другу, передъ которымъ онъ теперь стоялъ, — Юджинъ, ты что-то отъ меня скрываешь.

Юджинъ взглянулъ на него, но не сказалъ ни слова.

— Все прошлое лѣто ты отъ меня что-то скрывалъ. Вспомни: до наступленія нашихъ лѣтнихъ каникулъ ты такъ мечталъ о нихъ, какъ никогда ни о чемъ не мечталъ — по крайней мѣрѣ, на сколько я знаю, — съ тѣхъ поръ, какъ мы впервые вмѣстѣ съ тобой плавали въ лодкѣ. А когда наступили каникулы, ты и думать забылъ о лодкѣ и безпрестанно куда-то исчезалъ. Хорошо тебѣ было говорить, твердить мнѣ десять, двадцать разъ, по твоей, привычкѣ вѣчно шутить, которую я такъ знаю и такъ люблю, что твои отлучки вызывались боязнью, чтобъ мы съ тобой не надоѣли другъ другу. Но вѣдь само собою разумѣется, что очень скоро я началъ понимать, что это неспроста, что за этими отлучками что-то таится. Я не спрашиваю что, такъ какъ самъ ты молчишь, но это фактъ. Скажи, развѣ не правда?