— Не узнать тебя, Михаил Иванович. Уж не в приказчики ли на заводе произвели? А может, выше?
Но жена хозяина сразу сообразила:
— Сегодня праздник. На гулянку жилец собрался. Не все ему быть холостым. За такого тихого да непьющего любая текстильщица замуж пойдет. Посватать, что ли, Миша?
И не ведали хозяева, что крахмальный воротничок, галстук и манжеты с запонками — маскировка. Сегодня вся группа Калинина идет на маевку.
Стояла та пора лета, когда мягкие лужайки нарядно светились и манили к себе. Тихий, ленивый ветерок перебирал на березах и осинах листву.
Собрались на Горячем поле. Шли сюда со всех концов городской окраины: пожилой народ с грибными корзинами, с веслами, с удильниками на плечах. Парни, которые с гармонью, а которые с гитарами, балалайками.
Шли путиловцы, обуховцы, текстильщики, резинщики…
Первым замитинговал мужчина в широком чесучовом пиджаке, в золотых очках. Легкую соломенную шляпу повесил он около себя на ивовый куст, а сам встал на пенек, так что всем стала видна его лысеющая голова. Говорил он о том, что бороться с владельцами фабрик надо, не теряя благоразумия, не смешивая нужды народные с политикой. Мужчина ударил себя кулаком в грудь.
— Мы — люди, и они, хозяева, — люди. Им жалко своего, но все же они нам уступают…
Путиловцы спрашивали у обуховцев:
— Чей это?
— Откуда?
— Не ваш ли?
— У нас такие повывелись, — отвечали им. — Может, от резинщиков?
— Приблудный, — отвечали резинщики. — За такими пойдешь, ни к чему не придешь. Только в каталажку посадят.
Путиловцы отвечали:
— Не посадят. За такие слова хозяева подачки дают.
Народ стал шуметь, бродить по поляне, не желая слушать оратора.
Кто-то из текстильщиков крикнул:
— Не отнимай время! Поговорил — и хватит!
По поляне прокатилась волна смеха. Кто-то свистнул. Тотчас послышался ответный свист.
Калинин в окружении своих товарищей от удовольствия потирал руки и покатывался со смеху. Прозрели обуховцы и резинщики — сразу узнают чужих. Оставалось подлить маслица для пущего горения. Калинин тоже вскочил на пенек.
— Что ни слово, то алтын, — начал Калинин, кивая на предыдущего оратора. — Говорит, живите с фабрикантами в мире да дружбе. А нам известно другое: кобыла с волком мирилась, да домой не воротилась…
По поляне опять прокатилась волна смеха. Токаря Калинина узнали, хотя он и был в праздничной паре, прилизанный да приглаженный. Оратор в золотых очках, вытирая платком испарину на лысой голове, прикидывал, в какую сторону ему удалиться.
— Нам советуют: не требуйте, а просите. Только я так думаю: побьем — не воз навьем, а свое возьмем.
Народ «на гулянье» собрался дружный. Рабочие хотели поговорить о многом наболевшем, да выставленные пикетчики донесли, что в лесу за рекой замечены полицейские на конях. Кто-то пустился плясать. Усевшись группой на лужке, разбросили карты. Вот тут и пригодились Михаилу Ивановичу крахмальный воротничок, галстук и складка на брюках. Заиграли на гармони, на гитаре. Калинин, пригладив растрепавшиеся волосы, затеял с друзьями игру в орлянку. Он тряс зажатый в ладонях пятак и кричал:
— Кто ставит на орла, кто на решку? Подходи — подстрижем, побреем, усы пригладим, карманы набьем — за пивом пойдем!
И все же вскоре в квартире Михаила Ивановича полиция произвела обыск. Запрещенного ничего не нашли, но за принадлежность к социал-демократической партии его арестовали.
И снова полная опасностей жизнь революционера. Много испытаний выпало на долю молодого Калинина. Сидел он в тюрьмах в Тбилиси и Ревеле, не миновал, как и другие подпольщики, питерской тюрьмы «Кресты».
А затем последовало новое наказание: ссылка на север в Олонецкую губернию.
На севере, в Олонецкой губернии, февральские снежные метели застилают все дороги и стежки, а иногда заносят и дома по самые кровли. Среди густых лесов, гудящих на порывистом ветру, найти селение Мяндусельги можно только по печным трубам, из которых поутру идет густой дым.
Полицейский урядник из пожилых казаков, натянув поводья, остановил рыжую костистую лошадь и, оглядев ссыльных, заявил:
— По повелению государя-императора здесь вам придется… — он хотел произнести что-то величественное, да, вспомнив, как по дороге конвоируемые досаждали ему революционными песнями, закончил: — Тут вам придется, поджав хвосты, повыть волком. Ну, а весной, когда вскроются озера, покукуете…
Он довольно покрутил заиндевевший ус, набросил на голову башлык и ускакал.
Разные были люди среди ссыльных, по-разному и устраивались.
Михаил Калинин нанялся в старенькую деревянную кузницу молотобойцем, чтобы хоть вдоволь греться у горна.
Кузнец Филипп Корнеевич, по прозвищу Корень, хозяин этой немудрящей мастерской, только что плечист, бородат да норовист, мастер же плохой. Надо, не надо, кричал:
— Давай, давай навешивай! Поднимай молот повыше, небось сила есть!
— А это все равно ни к чему, — отвечал Калинин. — Поковка не прогрелась: вязкости нет. Металл в горне только засветился, а вы уже кладете на наковальню.
Филипп Корень сморкался, тер багровый нос.
— А как надо?
— А так: спелую вишню держали когда-нибудь на ладони? Так вот, по цвету этой ягоды и познается железо под молотом.
