Наш Артем - [62]

Поправлялся Артем медленно. Сказались регулярные недоедания и недосыпания прошлых лет и недавних месяцев.

Часами лежа в своей хибарке, он перебирал события, предшествовавшие его болезни.

Харбин, с которым были связаны большие надежды, их не оправдал. Железнодорожные мастерские, куда он сунулся в поисках работы, были под строгим контролем пограничной стражи, штаб которой расположился неподалеку.

Вспомнил, что в город он приехал с семьюдесятью копейками, а потом, когда они кончились, несколько дней ничего не ел.

Не надеясь на успех, уже на грани отчаяния, зашел в редакцию газеты, даже, не удосужившись узнать ее названия. Это не было авантюрой. Артем знал твердо, что писать он умеет, хорошо владеет словом, да и наблюдательности ему не занимать.

Но на благоприятный прием надежд мало. Кто он такой? В каких газетах печатались его репортажи, очерки, фельетоны?

К великому удивлению и радости Артема, его спросили только о паспорте, сделали вид, что поверили, когда он заявил о потере документа, и предложили попробовать.

Если бы Артем был более искушен в делах газетных, то его, наверное, насторожил бы такой прием. Но опыта не было, а радость по поводу того, что найдена хоть какая-то работа, заслонила все остальные мысли.

Он брался за все: за очерки о положении китайской бедноты и за репортажи о происшествиях, писал фельетоны, его печатали, уродуя до неузнаваемости написанное. И не платили гонорара. Жулики и проходимцы, ведавшие газетой, знали о беспаспортном положении Артема и не опасались его. Впрочем, два рубля он все же получил.

Когда к Артему вернулся аппетит и он почувствовал, что может ходить, не держась за стенку, ему первым делом захотелось добраться до цирюльни, побриться, постричься да и на себя посмотреть. Но до парикмахерской он не дошел. Наверное, вид у него был такой изможденный, болезненный, что прохожие, только глянув, перебегали на другую сторону улицы. Артем понял, что его принимают за чумного. В Харбине чума и холера никогда не переводились.

Наиболее распространенная здесь чума тарабаган-пая, ее носители и рассадники сурки. Тарабаганное мясо дешево, им питаются бедняки.

Этим летом власти предупредили, что в Фугдя-Дони — китайской части Харбина — ожидается чума, и если хоть один больной или заподозренный в заболевании покинет Фугдя-Дони, то город оцепят войска и никого не будут выпускать.

Решение пришло сразу — бежать из Харбина и как можно скорее, быть может, с первым же отходящим поездом. И бежать за пределы царской империи. Пожалуй, в Дайрен, бывший русский Дальний. Хотя после войны 1904–1905 годов он стал японским, там все же осталось немало людей, говорящих по-русски. А это немаловажно на первых порах.

В вагоне четвертого класса нет купе. Сиденья со спинками и узенький проход. В вагоне жарко, накурено, пахнет карболкой и мазутом.

Артем примостился у окна и делает вид, что с интересом разглядывает проплывающий мимо ландшафт. А какой тут к черту ландшафт — сопки да сопки, они так похожи друг на друга, что если бы не мелькание телеграфных столбов да неистовое дребезжание и треск вагона, можно подумать, что поезд стоит на месте. Границу он миновал благополучно, никто не обратил на него внимания, не поинтересовался паспортом. И вот он катит по японским владениям, впрочем, японскими они стали недавно, после окончания русско-японской войны, по Портсмутскому миру. Квантунская область, Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и г. Дальним отходили к Японии на правах аренды у Китая.

Вот уж действительно «тройная бухгалтерия». Редкие китайские поселения на берегах маленьких речушек, по которым и на джонке не проплывешь — мелко. Правда, каждая деревенька окружена фруктовыми деревьями, ивами и тополями. По тому, как ровно они стоят один по отношению к другому, нетрудно догадаться — посаженные. А кругом чахлая подгоревшая трава да камни, камни, камни.

Впрочем, Артем только непроизвольно отмечал про себя смены пейзажей за окном вагона. Его куда больше интересовал разговор соседей за спиной. А соседи — японские солдаты. Судя по тому, что они старательно вставляют в свою трескотню русские слова — разговор предназначен для него, больше в вагоне русских пассажиров нет.

Трудно что-либо понять, кроме одного: японцы принимают его, Артема, за беглого русского солдата — дезертира.

Опасаться, конечно, нечего, здесь, в Маньчжурии, полным-полно русских дезертиров.

Маленький (впрочем, все они невелики), несколько флегматичный солдатик, до сей поры молчавший, вдруг заговорил на довольно понятном русском языке.

Оказалось, что он долго жил во Владивостоке, владел там небольшой парикмахерской и вернулся на родину, чтобы пройти службу в армии божественного микадо.

Он хорошо знает порядки, и не только русские. К примеру, древние египтяне отрезали язык дезертирам, в Греции за дезертирство брили полголовы, одевали в «постыдное платье» и на три дня выставляли на торговой площади. Германцы выкалывали глаза, отрезали уши и кончик носа, впрочем, большинство древнегерманских полководцев предпочитали вешать дезертиров на деревьях.

У русских за дезертирство — поселение в Сибири.