Насекомые и цветы - [20]

Весна в разгаре, и птицы славят ее, наполняя песнями воздух. Звенят жаворонки, неумолчно распевают удоды, слышится первое кукование. Но весна сухая, травы стоят хилые, почти без цветов. Песчаные бугры тоже без цветов. Впрочем, набухли бутончики песчаной акации, скоро украсятся цветами и джузгуны. Им сухость нипочем. Длинные корни растений проникают глубоко в землю за живительной влагой.

А жизнь кипит, несмотря на засуху, постигшую землю. Всюду носятся ящерицы, степенно на ходульных ногах вышагивают черепахи. Теперь, став редкими, они изменили поведение, стали более осторожными, боятся человека, самые несмелые ползают даже в сумерках да ночью.

На песке множество следов зайцев, больших песчанок, тушканчиков, ежей, лис. Снуют светло-желтые муравьи-бегунки, ползают жуки-чернотелки, скачут кобылки. Из-под ног выпархивает жаворонок, ковыляет в сторону, хохлится, припадает на бок, притворяется: под кустиком в глубоком гнездышке — пять крапчатых яичек. Солнце накаляет песок (он жжет ноги через подошвы ботинок), синее небо мутнеет в дымке испарений. Барханы, похожие один на другой, бесконечны и однообразны. Но вот глубокое понижение между ними, и на самой его середине весь в цвету фиолетовый кустик астрагала, нарядный, яркий. Растение источает нежный аромат, и не простой, а какой-то особенно приятный и необыкновенный. Быть может, мне так кажется в этой жаркой раскаленной пустыне!

Участь кустика печальна. Его облепили со всех сторон прожорливые жуки-нарывники, гложут венчики цветков, торопятся, будто соревнуются в уничтожении растения. Для них кустик — находка: весна ведь так бедна цветами.

Жужжат разные пчелы, мухи. Крутятся желтые бабочки-толстоголовки, грациозные голубянки. Им всем не хватает места, они мешают друг другу.

Я присматриваюсь к пчелам. Какие они разные! Вот серые с ярким серебристым лбом. Он светится, как зеркальце, сверкает отблесками. А вот черные в белых полосках. Самые большие пчелы — желтые, как песок. В тени примостился черный с красными полосками паук. Он очень занят: поймал серую пчелку и жадно ее высасывает. Этот заядлый хищник подкарауливает добычу только на цветах. В общество насекомых шумно влетает оса-амофилла. В своем черном одеянии она кажется яркой в мире сверкающего солнца и света.

Но вот возле кустика повисает, будто раскаленный оранжево-красный уголек, пчелка. Никогда в пустыне не встречалась такая яркая. У нее среди ровных, как палочки, усиков торчит длинный хоботок. Надо ее изловить. Но взмах сачком неудачен, и раскаленный уголек так же внезапно, как и появился, исчезает за желтыми барханами.

Теперь покой потерян. Как забыть такую пчелку? Глаза ищут только ее, и больше, кажется, нет ничего интересного в этой пустыне. Но на кустике астрагала крутятся все те же самые нарывники, бабочки, мухи да разные пчелы.

Если встретился один кустик астрагала, то должны быть и другие. Я брожу с холма на холм. А солнце — все выше, и жарче — барханы. Долго ли мне мучить себя в поисках, не лучше ли все бросить и поспешить к биваку.

Но вот в струйках ветра почудился знакомый аромат. У меня теперь есть ориентир. Я иду против ветра, забираюсь на вершину бархана и, наконец, вижу то, что искал: весь склон бархана фиолетовый от цветущего астрагала. Вот так же, наверное, как и я, по запаху насекомое разыскивает цветущие растения. В большой пустыне без такого ориентира не выжить. Многие цветы уже опали, засохли, ветер смел их в ямки темно-синими пятнами. А какое здесь ликование насекомых, какой гул крыльев и пиршество разношерстной компании, опьяневшей от запаха сладкого нектара и вкусной пыльцы!

Наверное, здесь я найду мою оранжевую пчелку! И действительно: я вижу раскаленный уголек среди фиолетовых цветов, а мгновение спустя, он жалобно жужжит в сачке. Но в морилке я вижу не пчелу, а муху-тахину, хотя и такую же сверкающую и яркую, но в длинных жестких черных волосках.

Не беда, что вместо пчелы попалась муха. Она тоже интересна, наверное, не случайно наряжена в такой же костюм: видимо, желает походить на того, кто вооружен жалом. Теперь красная пчелка вдвойне интересна, раз у нее есть подражатели. Надо продолжать поиски. Но пчелка редка. Нет ее среди массы беснующихся насекомых. Как будто мелькнула (сердце екнуло в груди) — и исчезла. Может быть, показалось?

Но вот, наконец, яркий уголек жужжит над синим цветком, застыл в воздухе, переместился в сторону, примчался прямо ко мне и повис перед глазами.

Как бы не оплошать, не промахнуться!

Мгновение — и в сачке трепещет красный уголек, недовольно жужжит, бунтует, требует выпустить на волю. Я же тороплюсь насладиться поимкой, нацеливаюсь на пленника лупой и… не верю своим глазам! В морилке не пчела и не муха-тахина, а муха-неместринида. Ее грудь увенчана сверкающими золотом волосками, на оранжево-красном брюшке выделяются ярко-белые пятнышки. Она элегантна в своем изящном наряде, всем хороша красавица, но только она — не пчела и, конечно, без жала!

Быть может, она тоже, как тахина, подражательница редкой обладательницы кинжала и яда!

Я и радуюсь находке, и огорчаюсь. Поиски надо продолжать во что бы то ни стало. А солнце клонится к западу. Жара быстро спадает. Замолкают жаворонки. Тише гул крыльев насекомых. На барханы ложатся синие тени. Исчезли бабочки, пчелы и мухи, замерли ленивые жуки-нарывники, повисли гроздьями. Им, таким ядовитым, некого бояться, можно ночевать на виду. Длинноусые пчелы с серебряными зеркальцами на лбу сбились комочками на кустиках, приготовились ко сну.