Нас предала Родина - [60]

— А собаки? — спросил Славик. — Бабушка, как мои собаки?

— Целы твои собаки! — улыбнулась Валентина Матвеевна. — Каждый день приходят, прямо на порог лезут.

Славик вскочил, опрокинув стул.

— Это они меня ждут! Пап-мам, можно я к ним схожу? Ну, на минуточку!

— Нельзя! — отрезал Борис. — Потом сходим, вместе. Ничего им не сделается! Стул подними.

После чая Славик заметил, что не заклеены стекла. Оказывается, дедушка делать этого и не собирался. Славик, возмущенный такой беспечностью, пожаловался отцу и получил поддержку. Работа закипела, и скоро громадные окна засветились новенькими белыми крестами. На одно Славик приклеил еще несколько горизонтальных полос. Для надежности.

Заклеив окна, Борис лег на диван в последней комнате. Комната напоминала склад: везде что-то стояло. Больше всего было коробок: коробки с книгами, коробки с фотографиями, коробки с вещами. Коробки возвышались пирамидами до самого потолка, выглядывали из-под стола. Остальное место занимала разобранная, старательно упакованная мебель. Обернутые серой бумагой упаковки стояли у стен и за диваном, лежали под диваном. Свободного места почти не было. Во второй комнате дела обстояли немногим лучше. И так было с тех пор, как они продали квартиру. Вещи стояли у родителей, покрывались пылью и ждали. Когда же их перевезут в обещанное новое жилье? Когда распакуют?

Нагрелся стоящий на коробках телевизор, и Борис, зевая, посмотрел на экран. С заставки блеснул глазами оскалившейся волк. «Привет, борз!»[16] — подумал Борис, закрыл глаза и провалился в сон. Спал он минут пять, а когда открыл глаза, на экране по-прежнему висела заставка с волком.

Борис улыбнулся. Грозненское телевидение за последние года полтора сильно изменилось, появились новые каналы, в том числе частные, дециметровые. Прогресс не оставлял в стороне мятежную республику. Каналы отличались друг от друга и по репертуару, и по оснащенности, но было и кое-что общее. Заставки и цензура.

Заставки любили все каналы. Заставки были разнообразные, их было много, и смотреть на них можно было долго. Не потому, что они были такими красивыми, просто заставки могли висеть на экране часами. Включишь телевизор, а там заставка. Переключишь канал — там тоже заставка. Так и переключаешь туда-сюда: от горного пейзажа к волку и наоборот. А можно и не переключать, выбрать что-нибудь одно и любоваться. Это уж как угодно.

Еще телевидение очень любило цензуру. Цензура была строгой и запрещала любые интимные сцены. Да и бог бы с ними, не такая уж это важность, если бы не одна «мелочь». Фильмы крутились в основном с видеомагнитофонов и поэтому возникали чисто технические трудности. Не будешь же заранее просматривать фильм и вырезать фривольности. Поступали проще: как только на экране возникало что-нибудь недозволенное, видик выключали, и по экрану бежали помехи. В это время оператор, надо полагать, судорожно прокручивал фильм, оценивал и включал изображение, когда убеждался, что худшее позади. Но иногда что-то там не срабатывало — оператор не успевал или техника подводила. И тогда можно было увидеть, как в самый последний момент экран закрывается заставкой. Причем, увидеть в самом прямом смысле — заставку ставили перед камерой вручную, даже пальцы было видно. А иногда даже и этого не было, и изображение закрывалось чьей-то растопыренной пятерней. Наверное, заставку не успевали найти.

Понятное дело, что при таких сложностях уследить за всем было трудновато, и интимные сцены нет-нет и просачивались. Наверное, следовали оргвыводы и со временем заставка начала появляться, как только по ходу сюжета мужчина и женщина оставались в кадре наедине. Зрителю оставалось только гадать, чем же они там в это время занимаются: просто болтают или действительно нарушают нравственность. Смотреть фильмы стало очень затруднительно: сюжет рвался на части.

Как-то весной Борис, просматривая программу, обнаружил на одном из каналов эротический фильм. Так и было написано — эротический. Борис удивился и решил посмотреть.

Лучше бы он этого не делал!

Ровно через пять минут в кадре остались наедине в шикарной квартире мужчина и женщина, а еще через секунду там уже мчался лыжник. Борис недоуменно моргнул и вперился в экран. Нет, все верно — лыжник! В ярком костюме, громадных очках и с кривыми горнолыжными палками. Внизу экрана бежит строка с латинскими буквами и восторженно орет что-то по-английски диктор. Лыжник финишировал, попав в объятия тренера, стартовал новый и вдруг исчез. Снова та же шикарная комната, мужчина пьет из бутылки виски, женщина куда-то исчезла.

Выпил, надел рубашку, вышел в коридор, поднялся по винтовой лестнице в другую комнату. Открыл дверь, от огромного во всю стену окна шагнула к нему женщина в купальнике, и снова по экрану понеслись лыжники.

Только тут до Бориса дошло: это новый метод цензуры. Как только запахло жареным, оператор включил другой канал — «Евроспорт». В это время как раз шла зимняя олимпиада, вот и мчались по экрану лыжники. А так как фильм был эротическим, то лыжников в нем оказалось очень много. Борис зимний спорт не любил и досматривать до конца лыжно-эротический фильм не стал.