Нас предала Родина - [59]

Мост прошли быстро, стараясь не смотреть по сторонам. Но воронку не заметить было невозможно. Яма диаметром метра два зияла прямо посереди дороги, куски черной земли засыпали и асфальт, и ржавые трамвайные рельсы, по которым давно не ходили трамваи. Как послание из будущего мелькнула мысль — больше тут трамвай не пройдет никогда. Никогда…

Окна пятиэтажки на набережной белели уродливыми, но уже совсем привычными крестами, в стеклянных витринах аптеки отражалось серое небо и три одиноких человека, идущих навстречу неизвестности. Около Чайки стояла группа людей в камуфляже, и Борис тут же свернул налево, к Дому Радио. Улица впереди выглядела тихой и вполне нормальной, а вот сзади было что-то не так: оттуда слышались странные звуки. Борис оглянулся и по спине у него пополз холодок: с левой стороны улицы до самого перекрестка не было ни одного целого дома. У первого еще сохранился кое-как нижний этаж, а дальше — дальше шли сплошные развалины. Такое он видел раньше только в кино. Груды кирпичей, оконные и дверные рамы, половицы, мебель — все это смешалось в уродливую, страшную кучу. По куче лазали несколько человек, что-то искали.

На плечо мягко легла рука, Борис вздрогнул. Повернулся, встретился с внимательным взглядом серо-голубых глаз, и холодок отступил. «Надо идти, Боря», — шепнула Ира. Борис улыбнулся, кивнул и поправил сумку.

Он ожидал, что дальше будет только хуже, однако, разрушений больше не было. Разве что дыра в крыше Культпросветучилища, но что это за разрушение — так, мелочь. Зато и «Океан», и девятиэтажка с магазином «Алмаз» — все было цело. Даже маленький магазинчик, где они покупали итальянские сапоги. На двери магазинчика белела приклеенная бумажка с надписью «закрыто». Как будто магазин закрылся на перерыв, и скоро молодой продавец снова начнет расхваливать товар, уговаривая покупателей. Борис вспомнил про спрятанные под диван сапоги, вздохнул и снова поправил сумку.

Больше не останавливаясь, они пересекли проспект Ленина, прошли еще один короткий квартал, свернули налево и через пять минут стояли на пороге родительского дома.

Борис вновь вернулся туда, где родился, откуда когда-то ушел.

Внешне ни дом, ни двор не изменились. Те же знакомые до трещинки старинные стены, те же высокие окна. В детстве в жару их всегда закрывали ставнями, и в комнатах становилось темно. В узкую щелку падал солнечный луч, в нем сверкали танцующие пылинки, и маленький Боря думал, что пыль бывает от света. Те же высоченные, давным-давно забитые двери парадного входа. И те же цифры на фронтоне: «1895». «Надо же, — подумал Борис, — а ведь скоро дому сотня стукнет».

Двор тоже не изменился. Та же громадная курага возле общего крана.[15] Когда-то она щедро делилась плодами со всем двором. Те же виноградники под окнами. Господи, сколько же из них делали вина! Те же шестнадцать квартир, те же шестнадцать дверей. Старинный купеческий особняк при советской власти делился на части, достраивался, снова делился — и так много-много лет, пока не приобрел свой нынешний облик.

В квартиры провели газ, воду, некоторые обзавелись собственными ванными и туалетами, но коммунальный дух держался долго. Во дворе днем бабушки играли в лото, вечерами мужчины расписывали пульку. Во время праздников бывало столы накрывались прямо во дворе. Здесь же справляли свадьбы и устраивали поминки. Со временем все это происходило реже и реже. Бабушек становилось больше, а детей все меньше. У квартир появлялись новые хозяева, и снова во дворе шумели дети. Шумели они теперь на другом языке.

Борис, Ирина и Славик ввалились в кухню, и там сразу стало тесно. Мама хлопотала у плиты, отец смотрел в первой комнате телевизор. Комнат было три, располагались они «паровозиком», и, сколько Борис себя помнил, назывались просто — первая, вторая и третья. Вторая и третья комнаты остались от купеческого особняка, первая и кухня были достроены уже при Борисе. Он этого почти не помнил.

— Привет, пап! — сказал Борис раздеваясь. — А что это у вас со стеной?

Стена покрылась трещинами, часть штукатурки осыпалась.

— Это от взрыва, — отец выглядел усталым, но явно обрадовался. — Ты еще на двери глянь — перекосились. Зато в старых комнатах ни трещинки нет.

— Это потому, что раньше строить умели, — объяснил Славик. — И бетон не воровали! Правда, дедушка?

По телевизору очередной раз объясняли, куда надо попасть из гранатомета в танк, чтоб его подбить — все уже знали эти места наизусть. Телевизор смотреть не стали, но и не выключили: вдруг новости будут. На столе появился горячий чайник, печенье.

— Как дошли? — спросила мама, обнимая Славика. — Страшно было?

— Баб, ну перестань! Ничего не страшно, по нам только раз долбанули. И то мимо!

Мама вопросительно посмотрела на сына.

— Слушай его больше! — засмеялся Борис. — Мы уже на мосту были, а взорвалось где-то у площади Орджоникидзе.

Мама потрепала Славика по голове.

— Это у института бомба упала, — сказал отец. — Алик рассказывал, там человек пять насмерть накрыло.

— Алхазур? — удивилась Ирина. — Он здесь? А еще кто остался?

— Здесь. Жену с детьми утром в село отправил. Еще? Кочковы остались всей семьей. Мовлади, рабочий, он Султану из пятой квартиры ремонт делал. Ну и все.