Наряд Мнемозины - [10]

— Не паясничай, Тимоша, — сказал он, плеснув из графина на крылышки желтой бабочки, залетевшей в багажник и уже хлопотавшей вокруг цветка. — Ты почему убежал с моего пигашика? Жалкий канатоходишка, шут! Тебе разонравилось скакать по золотой цепочке? Где твои бубенцы, где дудочка? А? Говори?

— Да он еще сумасшедший, — вымолвил белобрысый, неуверенно улыбнувшись.

— Нет, Тимоша, не сумасшедший. А вот ты, наверное, спятил, если не боишься дерзить кавалеру... Ты поедешь со мной, в багажнике, а своего медведя — где ты его взял? — посадишь в кабину. Иди поторопи Демиурга Александровича, скажи ему, что море нас ждет, сверкая лазурью и пенясь, как... как черт его знает что... Как юная дева!..

На перевал вишневый автомобиль, обремененный багажом циркачей, взъезжал тяжело. Чемоданы и сумки, выползая из-под веревок, то и дело падали с крыши. На одном из поворотов с подножки свалилась дворничиха и, громыхая латами, покатилась по дороге; дрессировщик медведей, выскочив из автомобиля, успел ее выдернуть из-под колес грузовика. Он водрузил ее на место (протер рукавом запылившийся панцирь и любовно поправил плюмаж на шлеме). Бильярдный стол — его ставили то на крышу, поверх чемоданов, то на капот, пока штурвальный не догадался приделать к ножкам колесики — пришлось прицепить на буксир. В кабине было невыносимо жарко; дрессировщик медведей вспотел так, что у него размокла и расползлась на голове картонная шляпа; у Аделаиды Ивановны беспрестанно отклеивались на лице бумажные мушки в форме двух картонных мастей (если ты помнишь, ангел, бубны и трефы); усы штурвального покрылись мутным тяжелым бисером и выглядели так, как будто их припорошило снегом; жар от мотора поднимался горячими волнами из-под ног, и два маленьких вентилятора тщетно сражались с раскаленным воздухом, в то время как в багажнике у кавалера было прохладно... Хрустальная люстра, тихонько позвякивая ребристыми сосульками, сияла под сводчатым потолком. Фонтанчик возле трюмо выплескивал подкрашенные лампами синие струйки; два медлительных лебедя плавали вокруг него, поочередно вытягивая черные лоснящиеся шеи и раскрывая красные клювики (их назойливый глянец и опрометчивые заусенцы в ноздрях изобличали пластмассу). Кавалер был одет по-домашнему: в зеленый стеганый халатик и в белый колпачок с фиолетовой кисточкой. Эквилибриста он снабдил точно таким же колпачком и даже угостил его толстой, в цвет обезьяньей кожи, сигарой. Они сидели за круглым лакированным столиком и бросали кости. Саквояжи эквилибриста, набитые пачками такманохарских денег, стояли на камине и, судя по тому, что эквилибрист отрезал от пиджака янтарные пуговицы и выставлял их на кон — одну против одной такманохарской купюры с цифрой «100» (единичку в которой изображал подчеркнуто элегантный, без всяких излишеств, гроб, вертикально поставленный на изголовье), они уже были выиграны кавалером.

— Осталась последняя, Тимоша, — ласково сказал кавалер. — Будешь отрезать?

— Буду, буду! Улыбайтесь, господин кавалер! Я хочу отыграться.

— Я улыбнусь, я с удовольствием улыбнусь, Тимоша, когда ты проиграешь мне и эту пуговицу... Что там у нас? богомол? таракан? или певчий кузнечик? А?

— Маврский клоп в обнимку с цикадой!.. Зачем вам эти деньги, Арнольд Владиславович? Вы никогда не попадете в Святую Такма-Но-Хару.

— Да, не попаду, — согласился кавалер. — Мне нравится жить з д е с ь, Тимоша. Я очень люблю травку, цветочки, насекомых и солнышко. И небеса, — добавил он поразмыслив. — Они бывают несказанно красивыми. А что до твоих удмубов (так, по-видимому, назывались такманохарские деньги), то они ведь фальшивые, а? Признайся. Ты их сам нарисовал, подлец. А твой медведь тебе помогал. Воображаю, как вы сидели где-нибудь на лужочке и, хихикая, чертили эти мрачные гробики и... что тут у вас еще? гармошки? хе-хе. Глупцы! На удмубах изображают погашенные факела, слезы и черные лилии. И там, в Такма-Но-Харе, на них ничего не купишь, кроме ангельских крылышек. А здесь, — кавалер постучал ноготком по портрету королевы, которая, улыбаясь счастливым и толстым лицом, смотрела со стоудмубовой бумажки, — здесь Мнемозина берет только одной монетой — настоящим мгновением... и в сущности, вечностью. Вечностью, Тимоша, за какое-нибудь чудесненькое воспоминаньице! — Кавалер достал из шкатулки сигарету, медленно протянул ее под носом и, не закуривая, положил в пепельницу. — Кстати, Тимоша, ты помнишь, как выглядел герцог Бургундии Филипп Добрый?.. Я вот не помню, забыл. Демиург Александрович интересовался, был ли он толст или худ и какого цвета у него были глаза. А я не помню. Я позабыл даже, как выглядел мой папочка — граф Анжуйский. Говорят, будто он был уродцем: ростом в четыре локтя, с огромными ступнями и с отвисшей губою... боже, какая мерзость, не правда ли?

— Мерзость, — охотно подтвердил эквилибрист.

— Дурак! — осек его кавалер. — Я могу себе выдумать любого папочку! Красавца, такого, как Демиург Александрович, высокого, стройного, с черными кудрями и с усами «бравадо», хе-хе... Это будет Милый Образ Родителя, и я не истрачу на него ни единого мгновения жизни, потому что я его выдумаю сам. Выдумаю, Тимоша! Эта подлая дрянь, — кавалер, наклонившись (чтоб не промахнуться), звучно сплюнул на портрет такманохарской королевы, — делает то же самое! Она выдумывает, выдумывает! И торгует своими подделками... Я это понял, Тимоша, и давно уже не пользуюсь ее услугами. И поэтому я, — кавалер постучал себя кулаком в грудь, — я вечен! Я буду вечно смотреть на солнышко, на травку и на цветочки и никогда не попаду в твою вонючую Такма-Но-Хару! Да-с... И вот еще что, Тимоша, у Мнемозины есть рог во лбу, ты забыл его нарисовать, дуралей. А знаешь, для чего он ей нужен?