Народовольцы - [23]

. Этого-то держат, совсем на ногах не стоит.

Сановник. Рысаков, должно, без чувств.

Правый. Двое держат, значит, не стоит.

Левый. Она-то, она-то… причесывается.

Баба. Ох, грех.

Провинциал. Что же причесываться, когда голову долой!

Второй офицер. Осади, осади!

Торговка. Звери лютые!

Провинциал. Перед народом, перед народом ответ держите!

И тотчас же на махавшую бросаются мужики, бабы, дворники.

Западник. Желябов говорит что-то.

Левый. Далеко, не разобрать.

Крестьянин. Должно, подбадривает.

Славянофил. Целуются… целуются…

Провинциал. А этот-то, Тимофей, как смотрит, как смотрит.

Мастеровой. Палач армяк снял.

Крестьянка. Рубаха-то как кровь красная.

Мастеровой. Так ему сподручней.

Торговка. Целуются, целуются…

Учительница. А с ним, с Колей, никто.

Мастеровой. Продал на суде, вот и не признают!

Учительница. Вы его не знаете!

Второй взрыв.

И на авансцену очень медленно выходит молодой народоволец.

Народоволец. Бомба, которую бросил я, убила нас обоих. И никто не узнает в Михаиле Ивановиче, в Котике, Игнатия Гриневицкого. Пусть мама думает обо мне, что я жив… Я сделал то, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может…

На перекрестке. Толпа.

Человек в очках. Черное-то все, черное…

Баба. Как в аду.

Крестьянин. Чтоб страшнее было, видать.

Крестьянка. Гляди, как смотрит, гляди.

Провинциал. Стружки несут, стружки зачем?

Правый. В гроба.

Муравьев. Когда рассеялся дым после второго взрыва… царь-страстотерпец полулежал на земле… (Быстро подходит к столу и начинает писать.) Разумеется, он был уже без сознания… (Берет бумаги.) Полицмейстер показывает, что он лишь просил показать ему Рысакова, молча поглядел на него и ничего не сказал… Это не подойдет. Не такой он мне нужен. (Берет другую бумагу.) Подпоручик Рудыковский показывает… Вот тут что-то есть… Правда, похоже, подпоручик прибежал после второго взрыва, ничего не видел, очень похоже, но… (С серьезной торжественностью.) Не я – Россия нуждается в великом образе… Что с государем? – спросил поручик. Вопрос был услышан самим монархом, который, оглянувшись и как бы отвечая на него, изволил произнести: «Слава богу, я уцелел, но вот…»

На перекрестке. Толпа.

Западник. Два, три, четыре… пять гробов…

Человек в очках. И саваны серые.

Крестьянин. А это, когда их душить станут, чтоб лица скрыть. Языки-то вылазят, я чай, когда душат.

Славянофил. Да замолчите вы!

Баба. А им-то через мешки все видать.

Мастеровой. Палач, палач!

Офицер. Фролов, он всех вешает.

Провинциал. А с ним кто ж?

Славянофил. Помощник.

Крестьянка. Веревки несет, веревки в мешке.

Толпа тяжко вздыхает.

Муравьев. Государь-император обратил свои мысли и свое внимание на лежавших тут же у его ног раненых взрывом конвойного казака и четырнадцатилетнего крестьянского мальчика Николая Максимова. (Встает.) Бедный мальчик – да будет вечно сохранена его память! – кричал от невыносимых страданий… Тогда опечаленный повелитель русской земли умиленно наклонился над истерзанным сыном народа. Хорошо…

На перекрестке. Снова дружный вздох толпы.

Крестьянка. Капюшоны надевают.

Вторая баба. Шеи заголил.

Провинциал. Фролов обнимает, зачем обнимает-то?

Сановник. Не обнимает, пробует, как веревку надеть.

Славянофил. Повели, повели, первого повели!

Муравьев. Надо навести справки о мальчике… Этот вариант подойдет!

По авансцене проходит Перовская. Навстречу ей – народоволец.

Народоволец. Софья Львовна! Вы в Петербурге? Отчего же вы не уезжаете, да здесь же вас арестуют на каждой улице!

Перовская. От судьбы не уйдешь. Да я и не желаю этого, что ж мне уезжать?..

Народоволец. Софья Львовна, но это же нарушение принципа конспирации.

Перовская. Друг мой, вы должны действовать, а меня оставьте. Наступает минута, когда ни принципам, ни чему другому здесь (прикладывает руку к груди) места нет. (Раздраженно.) Нет. Прощайте, увидимся ли еще! (Быстро уходит.)

Толпа на перекрестке.

Человек в очках. На лестницу поднимают.

Торговка. Прилаживают.

Крестьянин. Чего ж он затягивает, чай, больно.

Мастеровой. Чтоб сразу задушило, как повиснет.

Авансцена. На коленях Победоносцев.

Победоносцев. Не могу, не могу больше… ваше величество… Когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный еще прах вашего родителя, по долгу присяги и совести, пока я еще обер-прокурор Святейшего синода, я обязан вам высказать все, что у меня на душе. Я нахожусь в отчаянии. В России хотят ввести конституцию, а что такое конституция? Взгляните на Западную Европу. Конституция там существующее суть орудие всякой неправды, всяких интриг. Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию между народом и его царем. А вместо этого нам предлагают устроить говорильню по французскому образцу! И так дали свободу самой ужасной говорильне – печати, прости господи, – которая во все концы необъятной русской земли на десятки тысяч верст разносит хулу и порицание на власть. И когда государь предлагает вам учредить по иноземному образцу новую верховную говорильню? Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасного злодеяния, никогда не бывавшего на Руси. Все, все мы от первого до последнего виновны! Все мы должны каяться. Нужно спасать Россию, нужно действовать!