Народ Великого духа - [89]

Не буду говорить о том, что я пережила за то время, пока прикидывающаяся смертной целительницей богиня осматривала мое тело и задавала вопросы о моей прошлой жизни. Лишь после беседы с богиней я наконец поняла, какая пропасть разделяет нас, увлеченных римлянами в мир Эцая, и весь остальной народ аквитанов. Теперь я вдова, даже несмотря на то, что мой супруг Тибалт на момент нашего расставания был жив и здоров и у меня нет никаких известий о его смерти. Но та пропасть, которая теперь лежит между нами, равносильна смерти. Я умерла для него, а он умер для меня. Первое значит, что ни Секст Лукреций Карр, ни кто-нибудь еще не сможет шантажировать моего мужа, терзая на глазах всех мою плоть и душу, а также плоть и душу моих дочерей, которых римляне тоже не постеснялись бы прилюдно изнасиловать.

Второе означает, что теперь мне нужно сделать выбор: блюсти свое вдовство дальше или сделать новый выбор. Здесь принято, чтобы вдова снова выходила замуж, хотя никто ее к этому не принуждает. Здесь от тебя ждут, что ты сделаешь все, что необходимо для общего блага, но твое личное останется только твоим и больше ничьим. Здесь у одного мужчины может быть множество жен, но все они входят в семью по доброй воле и взаимному согласию, и если кто-то один скажет «нет», то брак не состоится. Поэтому я буду думать и смотреть, позовет мое сердце к какому-либо мужчине или же оно навсегда останется немым. А пока я жду; мне нужно решить, какое дело я изберу для себя в будущем, ибо тут трудятся даже облеченные властью. Когда все вокруг заняты, княгине Сагари тоже негоже бездельничать. Лучше всего я разбираюсь в людях, в том, кто чем живет и какие мотивы у него настоящие, а какие только для отвода глаз. Но я не знаю, пригодятся ли мои таланты там, где уже есть Эцай и Амалур. Ведь они все сделают лучше меня, а мне, наверное, лучше взяться за исконный женский инструмент – прялку.

Но, как оказалось, я поторопилась с решением. Амалур, Эцай, Орци и Антон собрались на совет и постановили сделать княгиню Сагари… управляющей над пленными римлянами, пока они не закончат свое искупление. Их старший центурион при этом назначается моим помощником и должен беспрекословно исполнять все мои указания. В мои обязанности входит, чтобы эти оглоеды были всегда чисто выкупаны, сыты, аккуратно одеты и не имели в одеждах и головах мерзких насекомых. Да уж, шутки богов, конечно, бывают смешны… но не всегда и не для всех. Но с их решениями не спорят… Не спорил Гай Юний Брут. Он лишь тяжело вздохнул, глядя на длинный нож^[44], который теперь украшал мою баску^[45] в знак того, что я теперь имею право отдавать приказы. Я тоже вздохнула, глядя на него, вспомнив при этом Тибалта. К чему это я… они же ни капельки не похожи, даже наоборот. Наверное, это минутная слабость и неосознанное желание устроить свою жизнь за широкой мужской спиной. Возможно, Гай Юний и не худший из римлян, а может быть, и самый лучший, – но он римлянин, и этим все сказано. Я буду суровой, хотя и справедливой госпожой, и пусть никто из римлян не надеется на снисхождение, если ему доведется согрешить. Да будет так.

А сегодня утром я смогла увидеться со своими дочерями, отданными на попечение госпожи Фэры. Они выглядели вполне довольными своей жизнью и такими же бойкими, как и взрослые люди народа Эцая. Конечно, они по мне скучали и были рады увидеть свою мать, но, поприветствовав меня, девочки сразу же наперебой стали рассказывать о том, как им хорошо в новой компании. Много детей, много новых друзей, много разных интересных игр, в которые они еще никогда не играли, а госпожа Фэра – klassnaya^[46] тетка.

– А еще, – сказала Алэйа, – теперь мы ходим учиться в школу.

– Да, ходим, – подтвердила Оррига, – но только пока в подготовительную группу.

– Мы пока не можем говорить так же, как и все, – сказала Алэйа.

– Мы знаем слишком мало слов, – вздохнула Оррига, – а поэтому нам надо много учиться.

– Тебе, мамочка, – сказала Алэйа, – тоже надо ходить в школу, – тогда для того, чтобы что-то сказать тебе, не нужно будет звать человек, который знает слова.

– Когда мы выучим слова, – добавила Оррига, – мы будем учиться дальше, и станем знать все-все-все… Господин Петрович говорит, что знание – это великая сила.

Я была в ужасе. Учить наукам маленьких детей!? До такого мог додуматься только Эцай! Наверное, ему некуда девать свои знания, раз он разбрасывает их направо и налево. Но, несмотря на все свое возмущение, я ничего не могла сделать, потому что дала Эцаю слово жить по правилам его народа. А данное слово, – особенно слово, данное богу, – не так-то просто взять обратно. Собственно, это просто невозможно; и когда я клялась, я должна была догадаться, что все кончится этим и ум моих девочек будет насмерть отравлен знаниями.

Но не успела я понять, что мне в таком случае следует делать, как увидела, что в мою сторону, собран и деловит, в сопровождении госпожи Гвендаллион направляется тот, кого я так страшусь. Некоторые уже шушукаются за моей спиной и говорят, что наверняка я стану еще одной женой этого существа, уже собравшего под кров своей семьи таких замечательных женщин, как Аланна, Фэра и Гвендаллион. И это не говоря уже о ламии Лялла, способной любого мужчину заставить на носках ног побежать за ней куда угодно. Когда она, нагая, купается в ручье вместе с остальными, даже такой женщине как я трудно отвести от нее глаз. А ведь я тоже недурна собой… У меня белая кожа, черные, как крыло ворона, волосы, стройные ноги, не огрузневшие бедра и упругая, пышная грудь. Но все смотрят только на Ляллу; сама же она смотрит только на Эцая, и все его прочие жены тоже обращают свои взгляды только на него. Их всех тянет к нему, как ночных бабочек тянет на мерцающий огонек, а я его боюсь до дрожи в коленях… Никогда и ни за что я не стану его женой, как бы там ни сложились обстоятельства! И женой Отци тоже не стану, как и любого другого, кто живет сразу в двух мирах – материальном и магическом. И не надо меня убеждать, что все они простые смертные, – я же вижу, что это совсем не так. Я скорее выйду замуж за кого-нибудь из римлян, чем за сверхъестественное существо, какой бы облик оно ни обрело, потому что не хочу становиться ламией и терять свою человеческую сущность…