Народ Мухаммеда - [4]

Но бедра подо мной лежали тихо.

Однажды не исполнила она мое желание на дюне

И, давши клятву, поклялась, что сдержит клятву…

Сами орешки белой девственности, запретные в скорлупках,

Сколько б ни играл я ради удовольствия и ни проводил время в играх.

Той ночью мимо я прошел надсмотрщиков,

наблюдавших за палатками своими,

Мужчин, которые бы пригласили меня лишь затем,

Чтоб славу обрести моим убийством,

В час, когда на небе ночи ярко мерцают Плеяды,

Похожие на пояс, усыпанный камнями драгоценными и жемчугом;

В такой час пришел я; она уже почти совсем разделась, ко сну готовясь,

Переодеваясь за ширмою шатра.

– Богом клянусь! – она мне прошептала. – Нет оправдания тебе!

Теперь я знаю, что, и увядая, ты будешь столь же необуздан.

Дальше пошли мы вместе; я вел, она тащила за нами

Вышитый низ мантии, который заметал следы все.

Когда прошли мы мимо огороженных дворов, пошли мы прямо

В сердце пустыни, волн и вздымающихся холмов песочных.

Я голову ее привлек к своей, и она, касаясь локонами, прижалась ко мне,

Стройная, но мягкая в лодыжках даже.

Талия ее тонка, и бел слегка округлый живот,

А кожа чуть повыше груди сверкает зеркалом отполированным

Или жемчужиной из первой воды, слегка позолоченной белизной,

Питающейся из водоема чистого, не замутненного ногами мужчин.

Дивных волос каскад на голове прекрасной – черных-черных,

Густых, свисающих, подобно гроздьям фиников на пальме.

И вьющихся и, кажется, ползущих вверх к макушке,

А там сплетающихся узлом и рассыпающихся взрывом локонов;

Маленькая талия ее податлива, как узда загнутая;

А икры бледные сравнимы с тростником под тенью пальмы.

Как часто предостерегали о тебе меня, с жестокою враждебностью

Иль утомительною мудростью! В ответ советовал я всем

лишь поберечь дыхание.

Сколько раз в жизни ночи накрывала меня огромная морская волна

Покрывалом густым, испытывая болью, какую только мог я выдержать,

Пока я не кричал, когда уж сил не оставалось.

И все же казалось, что не иссякнет никогда сей сладкий час.

О Ночь! Ночь! Длинная! Прояснись к рассвету,

Хоть и неутешительно, ведь ты тоскуешь о приходе дня.

Как совершенно твое искусство, ночь! Твои неисчислимы звезды —

Надежно ли привязаны они к какой-то вечной бесконечной скале?

Я беру мешочек для воды из кожи и ремнем креплю к плечу

Крепко – как часто! – безропотно, мягко к такому седлу,

Пересекая впадину, схожую с низиной, лишенной звезд.

Неужели я слышал волка-расточителя, который проиграл свои

Завывания сокровенные все.

И если б он завыл: «У-у!» – я бы ответил: «Мы совершили сделку

жалкую и неудачную,

Чтоб выиграть, коль сохранил ты столь же мало, сколь и я;

Что б мы ни получали, ты и я, мы упускаем это;

Все, что нам принадлежит, стремится к исчезновенью.

Не найдется никогда людей столь процветающих,

Сколь осчастливливает процветанье нас двоих.

Довольно! Взгляни на молнию, мерцающую в дали небес, там,

Где густое облако, подобно рукам

скользящим, свившимся и взгромоздившим

Корону из волос или огонь, по нити бегущий

С проливающимся маслом лампы, наклоненной рукой отшельника.

Так мы сидели между Темною Землей и Мелким Лишайником,

И долго смотрели на лик грозы, и далекой она казалась:

Правый фланг дождя над Ущельем висел,

Левый – над покрывалом сверкающим, а дальше увядал.

Вниз, вниз отправился на Рощу воду лить,

Так что огромные деревья к земле пригнулись.

Такой поток струился над Нижними скалами,

Что белоногие олени убежали с пастбищ всех;

А в Тайме ни одна пальма не поднялась, когда все завершилось.

И башня ни одна не устояла, кроме той,

которая заложена была в твердой скале.

Лишь выстояла впадина пустая в этом шторме,

Подобно старику высокому в серо-полосатом плаще.

На рассвете следующего дня пик Встреч Холма, разрушенный

И окруженный водой, был не больше головки прялки.

Шторм рассеял его по всей Равнине-Седлу,

Как торговец, прибывший из Йамана, сбрасывает свои товары.

И птицы небольшие предрассветные пели вдалеке

По всей горной стране так,

что напоминали пьяниц, обезумевших от пряного вина.

А испачканные грязью, тонули звери дикие,

напоминая корни морского лука,

В ту ночь, лежа в долинах, где потоп обратился в отлив.

* * *

Если позволяет она тебе любить себя, мужчина, прими утехи полностью;

Но никогда рыданий не души, в тот миг, когда уйдет она.

Разве не сладка и не нежна она? Подумай же тогда,

что в какой-то день другой

Какому-нибудь другому мужчине повезет найти ее столь же сладкой,

сколь и нежной.

Дала ль она обет в том, что разлука не разрушит никогда присяги верности?

Глупец! Кто верил верности с окрашенными красным кончиками пальцев.

Смотри, вот человек, который не считал,

хотя б однажды, усилий-мук трудов!

Человек дерзаний множества, и целей, и путей!

Весь день напрасно едет он; а вечером вернется другим —

Одиноким, едущим верхом на неоседланной Тревоге и приводящим Смерть;

Опережает Ветер он в конце концов, хоть Ветер и несется мимо стремглав,

Ведь порыв подует и ослабевает, а он не прекращая скачет.

Наконец сна игла зашивает его глаза, но нужен ему не страж,

Который закричит, как осторожный человек от неустрашимости:

«Пробудись!

Восстань от сна, чтобы увидеть первого из движущегося отряда,

Стоящего и извлекающего лезвие тончайшее, от заточенности яркое!»