Наркомэр - [2]

Он сел за свой стол и опустил голову. В кабинете сидело их двое — он и один майор.

— Что случилось, Михалыч? — спросил майор.

— Ухожу…

Майор округлил глаза.

— Надоели с придирками…

— Михалыч, тебе же до генерала раз плюнуть…

— А ну их всех… Уже решено. Завтра рапорт, потом на комиссию. И до свидания, синие шинели…

И вот он стоит на берегу, глядя, как мерин машет хвостом, отгоняя назойливую мошкару. Выходного пособия и некоторых сбережений оказалось достаточно, чтобы купить в деревне дом и вот этого мерина. И еще сотовый телефон. Московская квартира осталась запертой на ключ — за нее и за телефон уплачено на год вперед. Звонок телефона убавлен до минимума. Пенсию бывшему специальному агенту определили по современным меркам небольшую, сознательно перед этим снизив должностной «потолок».

…Конь наконец отвел душу, мотнул головой и стал выбираться на берег. Подошел к полковнику и потянулся губами к рукам. Полковник вынул кусок сахара и положил на ладонь перед чуткими конскими губами — сахар мгновенно исчез, как не бывало, раздался лишь хруст.

— Не радуйся, зубы раньше времени выпадут, резидентская ты морда. Совершенно бестолковая репа. Впрочем, как и я. Чем я лучше тебя?..

Конь вновь потянулся к рукам, но полковник не дал больше сахара. Торопливо поправил узду, сунул в зубы удила и, уцепившись за гриву, сел верхом.

Лошадь была редкомах. При беге делала широкий шаг, не сбивалась, задом не подбрасывала, ногу выносила свободно, а хвост держала.

Кожемякин мог бы пустить ее рысью, однако пожалел. Не для того поил, чтобы вновь гнать. Лошадь и без того устала, сносив его в поселок туда и обратно.

Он завернул в проулок и поднялся в улицу. У крайнего заплота, у кустов крапивы, лошадь оступилась и, словно испугавшись кого-то, вдруг перешла на рысь, но хозяин сдержал ее, натянув поводья.

У ворот Кожемякин спешился, отворил ворота и повел коня внутрь темного уже двора. Подвел к яслям, задвинул вход жердью. Не во дворе ночевать бы по летнему времени коню, но Кожемякин боялся его отпускать в лес одного, спутанного, с боталом на шее — уведут. Не те времена, когда артельный табун пасся в километре от Дубровки. Коня живо спустят на колбасу. Полковник не отпустит его. И не уедет отсюда никогда, потому что эта деревня, расположенная в трех тысячах километров от Москвы, — его родная деревня. Отсюда он уехал поступать в военное училище. Здесь стоял родной дом. Не для того он сюда возвращался. Он разведет фермерское хозяйство, потому что еще молод. Ему это, безусловно, удастся.

Он ступил в сени, и на голову внезапно обрушился удар. Тяжелый. Возможно, это был березовый кол, потому что полковник почти сразу потерял сознание. «Воры, — успел подумать он, — коня уведут…»

От сильной боли в плечевых суставах он вновь пришел в себя: кто-то пытался отвинтить ему руки. Голова не соображала. Шея затекла.

С трудом разлепив глаза, он с ужасом понял, что стоит на кончиках пальцев, словно балерина в каком-нибудь театре, а руки, сведенные позади, безудержно тянутся кверху. Перед глазами лишь пол. Широкие половицы заляпаны каплями крови. Его крови. Она капала из разбитой головы. Видны ноги, обутые в армейские спецназовские ботинки с заправленными внутрь черными брюками. Больше ничего не видно. Лишь слышно, как гремит телевизор.

— Пришел в себя. Освободи натяжение, — услышал Кожемякин и облегченно вздохнул, когда руки пошли книзу.

— Как ты, Михалыч? — насмешливо спросил тот же голос.

Кожемякин промолчал.

— Поговорим? — И, не дожидаясь ответа: — Тогда с приездом тебя.

Полковник чуть качнул головой. Конь едва ли стал бы интересовать владельца этих ботинок. Им нужно что-то другое. Возможно, их интересует то, чего у него нет. Точно, у него нет и в помине. Он должен помнить: чем быстрее развяжет язык, тем короче окажется его жизнь. Несомненно, никому он не нужен потом как свидетель.

— И с новым местом жительства…

В углу хохотнули.

Кожемякин молчал, постепенно распрямляясь. Боль не торопилась уходить из плеч. По ним словно только что били дубиной.

— Дыба не нами изобретена, но вещь надежная… И, главное, ничего не надо придумывать — продернул кусок веревки через блок и наслаждайся…

Кожемякин понял, что находится как раз под тем местом, где в потолочной матице торчало с незапамятных времен толстое кованое кольцо. На такие кольца в старину навешивались детские колыбели — «зыбки», чтобы можно было качать детей. Теперь приспособили кольцо для других нужд…

— Кажется, ему разбили весь скворечник, — продолжал упражняться все тот же голос. — Кровь капает. Наложите повязку, пока не истек. Сучок на дубинке попался, а я ведь предупреждал…

Ботинки переступили с места на место. С характерным треском распахнулся чей-то карман или сумка — хрустнула «липучка».

— Чепчик ему, что ли, накладывать? — подал голос другой.

— Что хочешь, то и делай. Но сделай так, чтобы не чавкало под ногами. Не выношу звука сохнущей крови…

Кожемякин все еще стоял в полусогнутом положении: веревка по-прежнему удерживала руки. Он боялся вертеть головой, однако боковым зрением успел заметить, что «гости» не прятали своих лиц. Они действовали без масок. Выходит, не боятся быть узнанными. Никакого опознания не будет, потому что опознавать будет некому. Отсюда раскованность и неприкрытые лица.