Наркомат просветления - [82]

Он ведь уже развенчал богостроительство в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» от 1909 года. Разве они не обсуждали этот вопрос в той всеми забытой дыре, где умер граф? А теперь, теперь, когда установлен сам принцип, Сталин больше не верховный жрец, но сам обожился, он вездесущ — об этом напоминают радиопередачи, кинохроники, ежедневные фотографии в газетах, Наркомпрос работает исключительно на его прославление. С участием этого мальчишки. Труп теперь представляет собой что-то вроде предка живого бога, менее удачливого предтечу, вестника или подручного. Ладно. Он гораздо раньше Сталина, идиота, понимает, что надвигается война с Гитлером, да любая кухарка это поняла раньше Сталина, он предполагает, что государству рабочих и крестьян пришел конец, по крайней мере на время, что революция была преждевременной, погибла от разложения или предательства, надо продолжать исследования, как бы он хотел еще раз перечитать Маркса и Плеханова, в их трудах есть интересные моменты, с которыми надо повторно ознакомиться и покрепче вбить их в голову партийным кадрам. Что сделает с ним Гитлер, похоронит, и эта перспектива не так уж неприятна, или пошлет его в Берлин, выставит где-нибудь в балагане на потеху толпе? Но нет, Сталин эвакуирует его на восток, в Тюмень, в сопровождении Збарского, и, непонятно, как, подняв его образ, как знамя или икону, СССР выигрывает войну, это величайшая победа в истории страны, доказательство исторической неизбежности коммунизма, они говорят, что эта победа — для него, и вот он снова на Красной площади, похоже, каникулы в Сибири пошли ему на пользу. Он обдумывает события, особенно свою роль, что сыграл посмертно, и ощущает — по тону голосов в гробнице, — что народ в очередной раз преобразился. Он прошел через огонь, сведен к основам, закалился в невзгодах. Нет бога, кроме Бога, а человек в гробнице — святейшая реликвия Его силы. Опять начинают допускать посетителей, шарканье их ног раздается в гробнице глубоко заполночь. Высокопоставленные гости из братских социалистических стран являются, чтобы узреть чудеса советской науки, доказательство истинности веры коммунистов. Как-то раз, поздно ночью, один партийный вождь приводит женщин. Он слышит сдавленное хихиканье в вестибюле, благоговейную тишину, в его присутствии шлюхи мгновенно обращаются в испуганных невинных девушек, тут вылетают пробки из бутылок шампанского, одна пробка рикошетит от стен. Это чудовищное кощунство, и в том особое наслаждение, но ему это кажется не кощунственным, а лишь омерзительным, девиц трахают, они стонут, взвизгивают, плачут, и после всех этих мертвенных, мертвых лет, воробьевское зелье — это что-то, у него встает, потрясающая, пульсирующая, целеустремленная, голодная, ищущая, отдельная от него, приподымающая одеяло эрекция, но никто не замечает. Несмотря на эти вакханалии, эпоха сдавлена, приглушена, каждый прислужник боится, что на него донесут раньше, чем он сам успеет донести, поэтому над телом никто не сплетничает, и люди являются на него посмотреть уже полумертвыми от страха. Паломникам никогда особенно не позволялось мешкать в гробнице, но теперь их гонят мимо него чуть ли не бегом. Он задействует свои, все еще мощные, аналитические способности, хочет понять, что происходит, и, конечно же, это Сталин, всему причина — Сталин. Сталину сейчас, должно быть, за семьдесят, его политическая проницательность и жизненные силы угасают, он все менее способен отделить свое телесное «я» от божества, созданного Наркомпросом. Збарского репрессируют, потому что он еврей, откуда-то вдруг взялась антисемитская паранойя, уход за его телом становится чуть менее тщательным, новый персонал несведущ в некоторых тонкостях консервирующей процедуры, отточенной за последние тридцать лет. Когда умирает сам Сталин, от Балтийского моря до Тихого океана единственный человек, не удивленный смертностью кавказца — тот, кто лежит в гробнице. Объективно говоря, размах народной скорби беспрецедентен. Нервные срывы, паническая давка толп, самоубийства, и даже здесь, в Мавзолее, служащие растеряны и едва справляются с повседневными обязанностями. Мавзолей закрывают для доступа публики. Он, должно быть, тоже сбит с толку, потому что не понимает, что за работа идет рядом с его телом, почему приходят и уходят какие-то чиновники, что за странные замечания отпускают служащие, он просто не видит, пока не настает ночь, все происходит посреди ночи, Сталина вносят и кладут рядом навечно, и это присутствие невыносимо — самое большое оскорбление из всех. Сталин воняет — без Воробьева и Збарского консервацию провели халтурно, видно, из Сталина набили чучело, и за грибным ароматом консервирующего раствора отчетливо слышен мерзкий запах табака. Он слышит, как сверлят: имя Сталина выбивают на граните Мавзолея рядом с его именем, интересно, над или под? Много месяцев он старается вызвать в теле сколько получится жизненной силы, чтобы набрать изумрудно-зеленой слюны на плевок, но ничего не выходит, и он может лишь послать в направлении сталинского тела заостренный луч ненависти: «Сволочь!» Сталин немедленно отвечает следующей мыслью: «Усрись». Паломники все идут, год за годом, а новые вожди, совершенно ему неизвестные, используют два тела в гробнице, чтобы упрочить свои собственные притязания, вероятно, предвидя день, когда они тоже возлягут в мавзолее и будут служить тем, кто придет за ними. Теперь, когда людской поток иссякает, тишина гробницы давит на него каменной горой. Что