Нарисуй мне дождь - [56]

Меня она тоже интересовала. Поэтому, первым делом, зайдя к Клане в гости, я совершенно неучтиво снял штаны… Ни йода, ни бинта Кланя у себя в доме не держала. Полосками разорванной простыни она и Ли перевязали мне бедро, наслюнявленными обрывками газеты заклеили бровь и переносицу, застирали рубашку и брюки. Все это они делали, покатываясь со смеху. Когда Ли встречалась с Кланей, они могли хохотать днями напролет. Сейчас же, их забавляло это маленькое приключение, которое могло стоить мне зрения, а то и жизни. Я на них не обижался, к таким вещам я относился легко. Я жил по принципу: пан или выиграл, tertium non datur³⁷, а если дано, ‒ то в третьем виноват ты сам.

Некого винить. Ли, это мой собственный выбор, моя чудесная находка, но ее окружение серьезно вредило моему здоровью. Но, без пристрастия оценивая сложившуюся ситуацию, я не снимал ответственности и с себя. Я влюбился в Ли с первого взгляда. Любовь с первого взгляда таит в себе много неожиданностей и разочарований, поскольку я скорее влюбился в выдуманный мною образ. Теперь же, узнавая ее лучше, я входил в полосу прозрения и рядом с прекрасными ее душевными качествами, проявлялись другие особенности ее характера, о которых я только смутно догадывался. Она часто не воспринимала грань между смешным и ужасным. Мне казалось, что причина не в ее душевной черствости, а в насмешливо-глумливом складе ее ума. В отличие от меня, она ничего не принимала всерьез, и поначалу мне это нравилось. Я считал, что это всего лишь вопрос пропорций, а не тревожные проявления нарушений психики.

Я спрашивал у себя, куда заведет меня эта странная связь? Вероятно от пресыщения, я все чаще задумывался о том, что половые сношения довольно утомительны и не так уж необходимы. И все же, речи не могло быть о том, чтобы расстаться с Ли. Но мне не понятно было, зачем моей необыкновенной подруге эти опасные, предательски ненадежные маленькие злодеи? Почему она так тяготеет к их миру зла и обмана? Хоть мне и не хотелось признаваться в этом себе самому, но я начал сознавать, что дальнейшие мои отношения с Ли могут привести к совершенно неблагоприятным для меня последствиям. Однако задумываться над тем, как быть дальше, не было сейчас никакого желания.

Кланя поставила на круглый стол с ободранной шпоной початую литровую банку самогона. Взяла разломанный кирпич формового хлеба, наломала его ломтями и разложила их на подмокшей оберточной бумаге, где лежало несколько таким же способом оторванных кусков вареной колбасы. Ножа у нее не было, другой закуски тоже. Да и причем тут нож?.. ‒ в доме повешенного не говорят о веревке. Самогонка у Клани была бесовской крепости, прозрачная, как слеза и обжигающая, как расплавленный металл. Я всерьез опасался, чтобы она не прожгла мне дыру в желудке.

— Ты, Андрюша, будь с нею поосторожней, атомный напиток, — заботливо предостерегла меня на ухо Кланя.

После первой, нас повело и потащило, как откатывающейся от берега волной, и тут же накрыло, второй, наполненной расслабляющим теплом. Я наконец согрелся, и задумался о чем-то. О чем я думал? Я бы и сам не сказал о чем. Приумолкла и Ли, дурашливое настроение оставило ее. Лицо ее удивительно похорошело, к ней пришло вдохновение и она прочла нам стих своей знакомой по «Парижу» Вали Шеховцовой.

Золотая душа твоя, Осень,

Как всегда, пред людьми в неглиже.

Листьев багровая проседь

На каждом шуршит этаже.

Лепестки разноцветной мозаики

Слились в осенний ковер.

Душа твоя наизнанку,

Мне сказали, что это позор.

Спрячь душу свою, прикрой листьями,

Больше не стой в неглиже.

Повернись голым задом к завистникам,

Не пускай их к своей душе!

Она замолчала и осталась стоять с гордо вскинутой головой, прямая и стройная, как изваяние. Я был потрясен, не столько стихами, они были выстраданы, а тем чувством, задором и болью… ‒ да, именно болью! С которой Ли сказала про Осень. Ничего подобного я от нее не ожидал. Это было одно из бесконечных открытий, которыми она не уставала меня удивлять.

Я снял ее с расшатанной табуретки, на которой она, стоя, как школьница, декламировала стихотворение, долго держал на руках, не мог и не хотел отпускать, держал бы еще, да сил не хватило… Глядя на нас, Кланя отвернулась и вытерла полой халата закрасневшийся нос. Душевно-мягкая хохотушка, она обладала счастливым характером, никому не завидовала, никогда ни с кем не спорила, довольствовалась тем, что имела. Тишину нарушил Сурен, выкатывая глаза, он стал трагическим голосом упрашивать меня отпустить его в гостиницу, где у него возникло неотложное дело.

— Замолчи, Суренка, — томно протянула Кланя, мечтательно оглядывая его всего. — Уйдешь, если выиграешь. Может, тебе и посчастливится уйти… — медленно проговорила она голосом полным обещания многого всего разного.

— Сейчас, мой птенчик, мы с тобой поиграем в «Смерть». Знаешь такую игру?

‒ Смерть… ‒ округлив и без того вылупленные глаза, вдумчиво повторил Сурен.

‒ Не знаешь. Бедненький ты мой кукленок, как же мне тебя жалко. Ничего, я тебе сейчас все объясню. Есть такая страшная-престрашная украинская народная игра, и называется она «Смерть». Лидка, давай погоняем мыша́!