Нарисуем - [22]

— Стоп. Сперва подумай чуть-чуть.

— О чем?! — азартно произнес я.

— Однажды, по дури тоже…

— Спасибо тебе.

— Пошел — так вернуться не смог — налетел туман, все ледяной кромкой покрылось. Соскользнешь — и туда! На карачках возвращался.

— Бр-р… А что это за скелеты там? — На спуске мыса к морю белели огромные костяки.

— Китовые челюсти. Чукчи-морзверобои жили. Большого кита за двадцать минут разделывали — оставался только скелет. Челюсти — как каркас для чума. Шкурой покроют — и живи!

Не хочу!

— Ну и как шла добыча здесь?

— Нормально. Нерпа всегда тут, моржи на несколько месяцев уходят, потом возвращаются. Еще киты. Настоящий морохотник на любого зверя кидается не колеблясь!

Глядя на челюсть, можно себе представить размер кита! И отвагу охотника!

— Вот тут, — он с грустью узкий галечный пляж указал, — была забойная площадка котиков. Загоняли сюда — и били!

— А где ж всё теперь?

Пека молчал. Океан равнодушно шумел… Там же, видимо, где все, что было, и где скоро будем все мы... Величие картины настраивало на возвышенный трагический лад.

Пошел снежок, занося все пухом. Это июнь!

— А там что за пепелище? — указал я на Левую Ногу.

— То РЛС, радиолокационная станция была, за океаном следила, за ракетами, которые мог кинуть на нас коварный враг. Сгорела в прошлом году.

— Враги?

— Какие, на хер, враги? Комиссия из Москвы. Контролировать приехали. Ну и сожгли.

— Странный способ контроля.

— Какой есть… Устроили им тут охоту на белого канадского гуся, прилетает аж из Канады гнездиться и яйца высиживает на голой скале — сидит зачастую всего на одном яйце. Подвиг совершает. И тут с моря приходит снежный заряд, заносит их, только шеи торчат, но пост свой не покидают. Ну, белый песец этим пользуется — бежит и на ходу им шеи стрижет — рядами просто. Про запас!

— Зверь хоть на пропитание себе берет — иначе ему не выжить, — я пытался привнести хоть что-то светлое в этот сюжет. В этом царстве диких скал, похожих на ад, я пытался нащупать хоть какую моральную гармонию. Иначе как же писать? Да и жить, между прочим…

Пека, однако, отмел последние мои надежды.

— Не надо песен! Зверь и есть зверь. Гляжу тут — бежит прямо по улице, и сразу четыре хвоста леммингов, мышей полярных, торчат из пасти и дрыгаются еще. Зло взяло. “А не подавишься?” — говорю я ему. Так он что делает? Останавливается и смотрит злобно на меня. Не боится! Знает, что шкура линяет, бить сейчас никто не будет его. И лает на меня, да так, что мыши из пасти вылетели — одна даже живая, поползла! Так злобно лаял, что еще двух леммингов, полупереваренных, срыгнул. Мог бы — загрыз меня!

Мрачное кино.

— Да только люди хуже зверей! — Вот, оказывается, Пека куда клонил. — Спустили им мотобот — с моря лупили прямо по гнездовьям и вылавливали гусей убитых прямо в воде. Но большая часть, конечно, в скалах застряла, не достать. А тем по х…! Ну и бог наказал. Сначала дристали все! — Пека захохотал. — Клозет отдельно у них, мы в бинокль наблюдали с поселка, как бегали они, на ходу брюки с лампасами скатывая. Потом уснули — и полыхнуло! Лампас, конечно, после этого лишились. Но бдительность проявили задним числом: этот поселок звероводов, мыс Правая Нога, прихлопнули. Мол, как же он тут теперь без присмотра будет стоять? А вдруг зверобои шкурки в Америку повезут продавать? Это ни-ни! Лучше выселить на хер! Я на острове Врангеля был — там американцы провокации устраивали: вираж закладывают над нашим аэродромом и, пока ракетчики, перехватчики, взведут агрегаты свои, — бжжжик! — улетают. Теперь летай сюда кто хочешь — никакого контроля! Но бдительность, б…, проявили все же — зверобоев выселили, а что морзверя больше не добываем — пустяк! Главное — идеологию соблюсти. Не дай бог зверобой в Америку заскочит. В мгновение ока поселок разорили!

— И где же они?

— Да оседло нынче. В домах. Шапочки шьют. И пьют по-черному, начиная с детей.

Скалы скрывались в тумане… и концу света приходит конец! Чайки, рыдая, кружили над пепелищем.

— Алкоголички. В цистернах тут спирт был.

Да, разумно хозяйствуем!

Уже ехали обратно, но Пека ужасы продолжал: всемирное потепление идет, прибрежные льды тают, у берега льда нет, моржу со льдом приходится далеко уходить, на большую глубину, там они до рыб не доныривают, с голоду дохнут. А белые медведи, наоборот, в парадных ночуют, пожирают людей…

В том числе, видимо, и рабочий класс!

— Все, р-работать! — жахнул я по столу, только вошли.

— Ну что? — произнес он зловеще. — В реальность тебя, что ли, окунуть?

— Давай, — смело пискнул я.

— Ну слушай… Заделался я сменным мастером…

— Та-ак.

— Не мог поначалу ничего понять. Все смены, гляжу на графике, сто процентов дают, пятнадцать вагонеток начислено, сто пятьдесят тонн руды выкатывают на обогатительный комбинат. А мы с моей сменой ломим, ж…у рвем — больше десяти вагонеток не выкатить. На всех летучках топчут меня. Что же, я думаю, за несмышленыш такой? Других мастеров спрашиваю, бутылки им ставлю. Только отшучиваются: больно ты страшный, удача боится тебя. А я и вправду озверел. Думаю: сдохну, а норму сделаю! Будут человеком меня считать! И тут приезжает как раз Кузьмин — наш рудник напрямую подчиняется ему, минуя министерство. Рассказываю ему свой план. План Б. Батино открытие. Стоять под обрушением, с горизонта не уходить, экскаватор не отгонять — грести сразу после взрыва! Тот кивает одобрительно. “Знал, что ты такой. В батю! Не подведешь… Ладно, — усмехается, — план Б отправляем пока в резерв. У меня другое предложение есть: сходим тут к человечку одному, покумекаем, что и как”. И приводит меня, можно сказать, к местному баю, Камилю Гумерычу самому! — Пека гордо откинулся… Но увидев, что имя не произвело на меня должного впечатления, — злобно насупился: мол, что вообще интересно тебе? В напряженной тишине стаканы чокались сами с собой. — К директору комбината, куда мы гоним руду, — счел все-таки возможным уточнить. — Для молодого мастера — все равно что свинопасу попасть к королю! Ну, принял по-королевски нас! — Пека стал сладострастно выковыривать пальцем воспоминания из зубов. — Кузьмин представляет: “Познакомься, молодой талантливый специалист, хочет честно работать, надо помочь ему. Ручаюсь за него, как за себя”. Тот кивает: “Помогать честным людям — наш долг. Не волнуйтесь, молодой человек, все у вас будет в порядке”. “Каким хером?” — думаю. Выхожу утром со сменой, озираюсь: все, вроде, на прежних местах, никаких изменений не наблюдаю. Ну это, наверное, думаю, на неопытный глаз, а что-то изменилось. Упираемся, как всегда. К концу — все те же десять вагонеток. Трепло! Это я не себя, как понимаешь, подразумеваю. Его. В раздевалке снимаем броню, остаемся в кальсонах, вдруг взрывник наш, бледный аж: “Камиль Гумерович к телефону!” Разинул я пасть, чтобы все высказать ему, а тот спокойно и вежливо: “Поздравляю вас с выполнением плана. Сто пятьдесят тонн”. Хотел гаркнуть я, но осекся… мол, где же сто пятьдесят, когда все те же десять вагонеток? “Так что ждите премию, и с вас приходится!” — как бы шутливо он произнес и трубку повесил. Издевается? Я чуть на стену не полез! Но тут умные люди поняли, что и я в сонм их зачислен, пояснили мне. Порода у нас пятнадцатипроцентная по содержанию руды, а он на комбинате у себя записывает ее как десятипроцентную, и по итоговому металлу выходит, что руды обработано в полтора раза больше, чем в действительности. Не десять, мол, вагонеток поступило, а все пятнадцать. И все успешно выполняют план, и он не внакладе. И не думаю, чтоб в Москве об этом не знали… Ну, и мне хлеб с маслом пошел. И уважение, главное… а то болтался, как гопник! А так — повязан с крупными людьми…