Нарцисс для принцессы (Анна Леопольдовна - Морис Линар) - [4]

Анна недоверчиво обратила к ней заплаканные глаза. Не может того быть. Гувернантка что-то путает. Это у Анны разбилось сердце, а вовсе не у прекрасного графа. Или… или?!.

Мадам Адеркас многозначительно кивнула и достала из рукава записочку. Она благоухала, как все цветы в райском саду вместе взятые, и была написана почерком столь же изысканным, как птичий след на снегу. Эту записочку вместе с изрядно тяжелым кошелем мадам Адеркас получила от саксонского посланника. Кошель, разумеется, предназначался не Анне, а ей. За устройство любовных дел Нарцисса и принцессы.

Деньги мадам Адеркас отрабатывала рьяно. После довольно длительной переписки дошло дело до тайных свиданий. Посредничал, кроме гувернантки, также и камер-юнкер императрицы Иван Брылкин, благосостояние коего также регулярно пополнялось саксонскими щедротами.

О нет, Морис не воспользовался своим искусством великолепнейшего любовника. (Некоторые дамы были о нем именно такого мнения.) Был хоть и пылок, но натуру имел весьма возвышенную и мечтательную. Анна сгорала от счастья на этом медленно тлеющем платоническом костре, смутно мечтая о большем. Она все чаще находила своего прелестного кавалера чрезмерно почтительным и после свиданий мучилась такими снами, что приходилось вставать на колени в угол и молиться до рассвета.

Кто знает, может быть, Линару удалось бы добиться, чтобы невинная дева таки совратила его, греховодника, однако, по несчастью, камер-юнкер Брылкин оказался неосторожен. Кто-то из друзей завистливо спросил, как так вышло, что он махом расплатился со всеми долгами и новых не делает, хоть живет на широкую ногу. Дело происходило в кабаке. Брылкин был во хмелю несдержан на язык, и, пусть говорил больше обиняками, два-три намека оказались весьма прозрачными. Поползли слухи, которые дошли до Бирона.

Он ринулся с докладом к любовнице.

Анна Иоанновна была на расправу коротка. Она не проводила никакого дознания. Она просто припомнила томный, отсутствующий вид племянницы, ее вечное таинственное шушуканье с гувернанткой, сопоставила это с частыми визитами саксонского посланника во дворец, а также с упорным нежеланием Анны выбрать себе жениха, – и грянула гроза.

Однако гроза была тихая, приватная, можно сказать, домашняя – дабы не нанести урона доброму имени Анны Леопольдовны.

Мадам Адеркас как иностранная подданная не была ни бита, ни искалечена – ее просто выслали из России. Камер-юнкер Брылкин отправился в ссылку в Казань, благодаря Бога за то, что сохранил ноздри, уши и язык (и за меньшие провинности, случалось, оные рвали либо урезали!), а также саксонские денежки, предусмотрительно загодя припрятанные. До дрезденского двора была доведена мысль о настоятельной необходимости срочно отозвать посланника графа Линара.

И вот в один печальный-препечальный вечер, когда трое китайцев в своих юбках-шароварах и черных шапочках-домиках с шариками наверху представлялись императрице и делали прелестные комплименты царевне Елисавет, опухшие от слез глазки Анны в последний раз взглянули в затуманенные черные очи Мориса Линара.

Он тоже искренне страдал, но и сам затруднился бы определить, от чего сильнее: от разлуки ли с русской принцессой – или от провала своей дипломатической миссии.

А впрочем, одно было неотделимо от другого.

Однако Анна Иоанновна, которая все же была прежде всего женщиной, а уж потом государыней, не могла так просто проститься с этим исключительным красавцем, а потому сделала ему не только обычный подарок, как отъезжающему из страны посланнику, но еще и сняла с собственного пальца драгоценный перстень.

Итак, граф Линар уехал…

Теперь Анне было просто некуда деться: приходилось-таки выбирать между Петром Бироном или Антоном-Ульрихом Брауншвейгским. Петра она ненавидела потому, что ненавидела его отца, который управлял императрицей так, будто она была хорошо объезженной лошадью (к слову, Эрнест Бирон начинал конюхом, в конюшне же приключились его первые свидания с герцогиней курляндской, будущей императрицей всероссийской). Антон-Ульрих казался сущей рохлей. Однако делать было нечего. Выбирать, строго говоря, приходилось не между двумя молодыми людьми, а между жизнью на воле или заточением в монастыре.

– Пусть уж лучше будет принц Брауншвейгский, – рыдая, сказала Анна тетушке, с тоской вспоминая наружность рохли Антона-Ульриха: белобрысый, женовидный, робкий. Слуга из трактира, а не принц! Мальчик на побегушках! Ах, почему некоторым судьба дает родиться на троне, хотя им было бы пристойнее оказаться в курятнике! А другие… другие!.. Под другими разумелся обожаемый Линар, однако упоминать его имя было совершенно нельзя. – Пусть будет принц Брауншвейгский! Он хотя бы благородного рода, не то что этот Петр!

Тетушка промолчала, только недовольно нахмурилась. Никто, кроме нее и Бирона, не знал, чьих детей воспитывал он и его официальная жена Бенинга Бирон. Но не могла же Анна Иоанновна признаться, что Петр был более чем достоин сделаться мужем ее воспитанницы! Пришлось угрюмо смолчать и понадеяться на случай. Роль случая предстояло сыграть фельдмаршалу Миниху, который по настоянию Бирона призвал Антона-Ульриха выказать свою храбрость на поле боя. Принц Брауншвейгский принял участие в двух кампаниях и доказал, что среди орудийного грома чувствовал себя более непринужденно, чем в обществе будущей невесты. И его, к несчастью Бирона, хранили небеса: он не был ни убит, ни даже ранен.