Напутствие бессмертным - [95]

. Однако ожидать, что даже самая безукоризненная жизнь без помощи философии и эзотерической мудрости способна помочь человеку понять «душу вещей» и подчинить «своей физической власти… силы природы» (то есть приобрести аномальные силы, свойственные Адепту), было бы чересчур оптимистично. И менее всего можно ожидать, что сколько-нибудь значительных результатов на этом поприще сможет достичь человек, придерживающийся сектантских религиозных взглядов. Ибо сфера, которую охватывает его медитация, слишком мала, а пути следования его мысли слишком узки и слишком густо заросли сорняками догматических верований — плодами человеческой фантазии и заблуждений, чтобы их мог осветить какой-нибудь из лучей Универсальной истины. Его удел — слепая вера, но когда его глаза раскроются, ему придется отказаться от нее и перестать быть «христианином» (в теологическом смысле). Так что пример был приведен не самый удачный. Это все равно что указывать на человека, погруженного в купель со «святой» водой, и вопрошать, почему же он никак не научится плавать, находясь в столь прекрасном водоеме. И более того, «неослабный энтузиазм» и «эмоциональная молитва» — это не совсем те условия, которые необходимы для истинно теософского и духовного развития. Эти средства могут обеспечить в лучшем случае психическое развитие.

Если наш корреспондент пожелает узнать, в чем разница между духовной и психической мудростью, между Софией и Психе, пусть обратится к греческому тексту (английский перевод искажен) в «Послании Иакова», III, 15-I6, и он поймет, что одна из них — божественная, а другая — земная, «чувственная, дьявольская»[140].

2) То же самое можно сказать и о втором примере, а также считать это ответом на вопрос, содержащийся в пункте третьем.

3) И те, кто посвящает свою жизнь духовной медитации, и те, чья жизнь, как у Джона Стюарта Милля, «полна возвышенных раздумий», ищут истину не там, где следует, и потому терпят поражение. К тому же Джон Стюарт Милль создал для себя собственный, произвольный стандарт истины и возвел собственное физическое сознание в ранг конечной кассационной инстанции. Он достиг замечательных высот в развитии своего интеллекта и земной стороны психе, или души, но, как и все агностики, не признавал существования духа. А каким же еще образом можно постигать конечные истины, если не в духе, который является единственной и вечной реальностью как на Небе, так и на Земле?

Теософские вопросы

Если первой провозглашенной целью Теософского Общества является утверждение принципа Вселенского Братства Человечества, то каким образом ее можно примирить с другой целью, которую оно также предписывает всякому человеку, а именно с обязанностью развивать свою Высшую Сущность, пожертвовав ради этого всеми эгоистичными желаниями и отказавшись от всякой материальной заинтересованности с целью обрести высшее духовное совершенство, которое только и способно превратить нашу веру в духовный мир в видение и знание этого мира и дать нам «жизнь вечную».

Как может человек практиковать альтруизм и филантропию, если ему предписано посвятить свою жизнь совершенствованию внутреннего духовного бытия и достижению абсолютного безразличия к физическому миру?

Возможен ли тут компромисс? Может ли человек раздвоиться, чтобы посвятить себя служению двум принципам сразу? И если взять за основу наших действий первый, альтруистический принцип, то как его правильно применять? Если человек, отринув личные интересы, станет трудиться ради блага других, стараясь сделать их земное существование более счастливым, не будет ли справедливым упрекнуть его за то, что работа, направленная исключительно на улучшение благосостояния человечества, слишком материалистична, ведь человек рождается на свет не только для беспечного времяпрепровождения?

Подобного упрека можно избежать только в том случае, если альтруист будет ставить во главу угла распространение морального закона… Но где тот критерий морали, который подошел бы для каждого конкретного случая?.. Кто может быть настолько уверенным в том, что обладает реальным знанием истины, чтобы требовать от других слепого повиновения? И какое право он имеет требовать, чтобы его суждение воспринималось как непререкаемый авторитет, если сам он не застрахован от ошибок? Если христианский принцип отречения от всего своего имущества в пользу бедных получит повсеместное распространение, то в мире просто не останется бедных, которых еще можно было бы облагодетельствовать, или, вернее, в мире не осталось бы никого, кто стремился бы к каким-то земным благам, но тогда не утратят ли блага цивилизации всю свою притягательную прелесть? Все это выглядит весьма иррационально. Стойкая убежденность в собственном духовном бессмертии и абсолютное безразличие ко всем материальным благам этого мира, конечно же, способствуют достижению определенного умственного спокойствия; но, если человек пришел к этому через моральные страдания, имеет ли он право навязывать те же страдания другим? Ведь если убеждать людей в том, что все радости их жизни преходящи и иллюзорны и что нам надлежит отказаться от всего, что мы любим, то не окрасит ли это жизнь большинства из нас в серый цвет и не отнимет ли у нас энергию и желание чего-то добиться в этой жизни? И для чего нам тогда развивать способности и таланты, необходимые для успешной работы на физическом уровне? Следует ли нам отвергнуть и задушить их, чтобы освободить свой дух и позволить ему всецело посвятить себя самосовершенствованию и обретению высшего духовного знания, дарующего бессмертие?