Напряжение - [44]

– Так невежливо, – засуетился водитель, как родным обрадовавшийся полицейским. Наверное, друзья его.

– Спасите! – вместо «Привет!» крикнул он им, бросаясь навстречу. – Он хочет скормить меня медведям!

– Руки вверх! – пролаял ему голос правого полицейского, а навстречу поднялась угрожающая тень настоящего автомата.

– Там медведи, – ткнул он пальцем в сторону машины, но руки поднял.

Громко шикнула черная коробочка в руке второго, захрипев мужским голосом:

– Пост-два, что у вас?

– У водителя белочка, – отозвался полицейский в коробочку.

Вот же водитель вредный! И врет, и белку не показал.

– Я говорю правду! – рухнул дядька на колени. – Посмотрите в салон!

– Разберемся. Кантуй его в браслеты – и в отделение, – распорядился мужчина с коробочкой, а сам включил фонарь и направился ко мне.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я, прижимая к себе зайца.

– Ты его сын?

– Может быть, – настороженно ответил я правду. Кто же знает?

– Медведей-людоедов видел?

– Не-а, – замотал я головой. Мои мирные.

– Давно с ним такое?

– Уже час, – прикинул я время.

– Ладно, посиди пока… – вздохнул дядька, рассматривая с фонариком сиденья позади и никого там не обнаружив – еще бы, эти сорванцы опять вниз свалились. – Внутри тебе все равно места нет.

– Мне бы домой? Я и сам доехать могу.

Теперь умею!

– Так, – глянул он на наручные часы, – до последнего троллейбуса – полчаса. Деньги есть?

– Ага, – достал я сотенную из кармана.

– Точно домой доберешься? Адрес знаешь? Подкидывать не надо?

Это как высоко надо подкинуть, чтобы интернат увидеть?

– Не-не-не, не надо, – замотал я головой.

– Телефон есть?

Я закивал, доставая из кармана разобранный пока что аппарат.

– Ну-ка, дай. – Полицейский принял трубку, ловко вдел детали друг в друга, дождался ярко засиявшего экрана и удовлетворенно кивнул.

– Держи включенным, если что – ноль два, понял?

– Спасибо! – искренне поблагодарил я. Хороший дядька и телефон мне починил.

– Бывай!

– До свидания, – сказал я ему в спину, перебрался на водительское сиденье и через пару минут, провернув, как учили, ключ, с чувством невероятного удовольствия самостоятельно выводил машину на большую дорогу. И ничего сложного! На секунду показалось, что позади кто-то тревожно меня окрикнул, но я весь уже был впереди, всей душой на острие пересечения лучей от фар.

Повисла луна над гладью рукотворного поля, закованного в кольца бледно-розовых беговых дорожек, добавляя малую тень каждому движению трех подростков, покоряющих круг за кругом отмеренную наставниками дистанцию. Давным-давно закончились занятия, погасли огни стадиона, вежливо намекая на позднее время, но с достойным уважения упорством неслышно отсчитывались цифры, мерно звучало дыхание, вторили ему звуки касания земли.

Они знали – никто за ними не смотрит, знали – все видеокамеры принудительно отключены, и никто не скажет им и слова за неисполнение наказания, данного в ответ на упрямство и желание настоять на своем. Для обычного человека намеков вполне достаточно, чтобы пробежать полезную для здоровья норму и отправиться к себе в комнаты. Но эти трое не могли иначе – было дано слово, а значит, если рассвет окажется расторопнее их, они завершат марафон при солнечном свете.

Кто-то усмехнулся бы барским заскокам, украдкой покрутил пальцем у виска на такую дикость, в итоге махнув рукой на нравы невероятно далекой от народа аристократии.

Тот же, кто соприкасался хотя бы краешком с миром высокородных – мог только посочувствовать. Слово будет исполнено, потому что иначе не бывает. А почему иначе не бывает – знали только сами аристо, вовсе не собираясь рассказывать причину посторонним. Тем сойдут и пространные речи о высоком достоинстве и благородстве. Вдруг поверят?

Мерно отсчитывались полторы сотни кругов, по два десятка в час. Гудели ноги, пропитывал футболку пот, непослушные волосы налезали на глаза, не собираясь держаться под налобной повязкой. Ника улыбалась. Нет, разумеется, она очень хотела изобразить упрямство на лице, закусить губу, нахмурить брови и выразить краткими и емкими словами, подслушанными у гвардейцев отца, все, что она думала о бесконечном забеге, но чуть впереди и позади нее бежали одноклассники. А значит – терпи, Еремеева! Возможные союзники или будущие враги не должны видеть твою слабость. Еще можно вспомнить, что они в таком же положении, и им даже хуже – рядом девчонка. Только от этого почему-то вообще ни разу не легче.

А что поделать? Слово дано. Пусть в запале, пусть оно того не стоило, пусть следом за ребятами, пусть и сам наставник этому теперь не рад. Но – слово дано. Разумеется, его можно нарушить…. и потерять часть силы, перечеркнуть месяцы тренировок вместе с шансом лишиться дара вообще. Нельзя идти против того, что составляет могущество рода и твою собственную суть. Нельзя идти против чести. Для лжи и подлости есть слуги, генеральные директора, управляющие и референты. Слово аристократа слишком много стоит – в первую очередь для него самого.

– Ника, – догнал ее голос Пашки, а через секунду и он сам поравнялся с девочкой, заняв соседнюю дорожку.

– Мм? – отозвалась она, не желая сбивать дыхание. Но все-таки прыснула неслышным смешком, стараясь перевести его в приветливую улыбку. Уж больно выглядел Паша занятно: пандой с двумя темными кругами под глазами – следами от встречи с мальчиком-которого-не-было.