Направление — Прага - [72]

А командир французского соединения?

Конечно, лейтенант Ланюрьен, родился в 1915 году в Сен-Серване, в старой бретонской семье, отец — пехотный генерал, тяжело ранен на германском фронте во время первой мировой войны, награжден высокими наградами, включая наивысшую — Военный крест. Четверо братьев. В 1936 году окончил известную военную академию в Сен-Сире, потом учился в военной кавалерийской школе в Сомюре. Мобилизация 1939 года застала его лейтенантом 5-го кавалерийского полка, с которым он уходит на фронт. Участвует в боях на севере Франции, в Арденнах и на Сомме, отступление в Сен-Валери, где вместе со своей частью попал в плен и отправлен в лагерь Виденау.

А командир 2-й бригады?

Естественно, Жингор, словак, поэтому его и представлять не надо было.

— Что правда, то правда, — говорил вечером рябой, — толково все сделали, честь и хвала! Хорошо распределили.

— Кончай ты уж со своими сплетнями! — оборвал его дезертир. — Видно, не был ты в армии. Солдаты о таких вещах не говорят. Никогда. Как решили, так и будет! Слишком долго ты учился, рябой! Заучился.

— А ты вправду думаешь, так запросто они между собой поделили функции? Ведь ты же слышал, что сказал Величко о французах, когда встретились в первый раз. И это-то знаем только потому, что сказал. А что думал? Что не договорил? Ведь думать мог о чем угодно. О Бородине или о Севастополе. Даже о толстовском Карпушке, который подтрунил над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся; что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Или о царице Екатерине, которая писала о французском после: «Француз! А это для меня хуже собаки!»

— Пошел ты к черту! Болтаешь сам не знаешь что! Ведь Екатерина была немка!

— Пожалуйста, как хотите! Но помните! — кричал рябой, нескладный, как кривое дерево. — Если перестану, это не значит, что вы мне думать запретите. За мысли налог не берут. А по-вашему, о чем эти двое думали, когда встретились? Ну, Величко и Ланюрьен. Кто будет в тени, а кто на солнышке? Или богу молились? Вот видите, молчите.

— Язык твой — враг твой! — вздохнул дезертир. — Но за выдумки еще никого не вешали. Оставим это…

— Правда, давайте о чем-нибудь другом, — согласился рябой. Хуже будет, если немцы узнают, что мы здесь все перемешаны — словаки, русские, французы. Знаете, что пели их деды, гренадеры Фридриха:

Лишь только великий Фриц

Подкрутит ус,

От пушек его бежит

И русский и француз!

— Черт возьми! Кончай наконец с этим, рябой, и больше ни слова. Разойдись! Завтра Грушка вам покажет.

Не показал. Ни на строевых занятиях, ни на тренировке. И пулемет не разбирали, и не кричал ни на кого из-за нитки, замеченной на затворе винтовки: «Что это за тряпки? Из этого хотите в немцев стрелять?»

Потому что с самого утра они получили приказ выйти в Склабину, разгружать ящики с гранатами, которые привезли солдаты аж из Оремового Лаза. Потом вернулись за винтовками и пулеметами, привезенными из Попрада. А затем за армейским бельем, целый вагон которого пришел из Свита. Ну, стало, конечно, веселей. И столько работы, что не нашел даже времени зайти к крестному. Мама ведь выдана была замуж в Белую из Склабины, а дядя Павлович был его крестным.

В конце недели стало еще веселей. Командир приказал задать взбучку графу Ревайю из Штванички. Жил он, как пруссак во Франции, словно сыр в масле, любил говорить, что прикажет истребить эту партизанскую сволочь. Чтобы укротить его, дали о себе знать. «Одолжили» у него, кроме еды и одежды, семь коней да коляску, которые очень пригодились. Одного дали французскому командиру. Когда вскочил на коня, сразу видно — гусар!

Ну а потом совсем было весело. Приказали им прочесать лес, искать парашюты и грузы, которые сбросили советские летчики. Случайно, а может быть, потому, что познакомился раньше, подключили его к французам. Вместе пробирались там, где лишь олени пасутся, по крутым склонам, через леса и кустарники, скалы и проломы, оборванные и промокшие от пота и родниковой воды, которой вместе утоляли жажду, но счастливые — ведь тащили такой ценный груз.

А вечером было самое веселое веселье. Готовили костры. Ожидали десант. Наносили хвои и веток, разложили огни. Они горели пламенем в форме русской буквы Г. Был август, падали звезды. Они пролетали по небу и скрывались во тьме, оставляя за собой мерцающие хвосты. Когда какая-нибудь летела долго или след оставляла очень ясный, слышал, как рядом вздыхали. «О! О!» — говорили словаки. «О! О!» — вздыхали русские. «О! О!» — восторгались французы этим маленьким чудом. Надо что-нибудь задумать, когда упадет следующая. Победим! Победим! Повторил, когда по небосводу снова протянулся длинный хвост. Победим!

В ту ночь, к их удивлению, десант не прилетел. А утром получили неожиданный приказ. Напасть на лесопилку в Туранах. Называлась «Объединенный лесопромысел», поставляла древесину для рейха, хозяйничали в ней немцы и предпринимали все, чтобы избавиться от партизанского сброда и бандитов, как их объявляло начальство. Охраняли Турец, следили за каждым шагом, рассылали агентов. Ходили по деревням и вынюхивали, в корчмах подпаивали, а потом заставляли рыскать, подкупали людей, чтобы те доносили, не один пытался выдать себя за партизана. Одного из таких отправили на тот свет уже в июне. Теперь, в начале августа, надо казнить гестаповца Вайса, которого схватили в Прибовцах. На сей раз готовили удар по всему гестаповскому гнезду и по их начальнику, этой бестии Ахбергеру. Молодой Гамза знал эту лесопилку, не раз ходил туда за лесом. Кровь ударила ему в голову, собственным глазам не хотел верить, когда узнал, что его включили в отряд, отправляющийся с заданием в Тураны.