Направить в гестапо - [32]

Старик засмеялся.

— Никогда не забуду — господи, чего он только ни делал с собой, стараясь заболеть. Какую гадость глотал — черт, слон от нее бы окочурился — но только не этот парень. Чем больше он старался заболеть, тем здоровее становился.

— Да, пожалуй, до того окреп, что теперь меня можно прогнать по всему минному полю, и я вернусь целым-невредимым. — Порта облизнул испачканные яйцом пальцы, задрал ногу, с шумом испортил воздух и вернулся к своей истории. Лукаво улыбнулся нам. — Но все же под конец я своего добился. Тогда был еще довольно зеленым, но в лазарет все-таки ухитрился попасть.

— Помню этот лазарет! — взволнованно воскликнул Малыш. — Стоит позади собора. Меня положили туда, когда распух большой палец на ноге. Громадным стал. Чуть не пришлось отрезать. — И повернулся к Порте. — Помнишь тамошнего хирурга? Того, что с деревянной ногой? Как его фамилия?

— Бретшнайдер, — ответил Порта.

— Да да, Бретшнайдер, тот самый гад! Помню, когда лежал там…

— Как быть с моей историей? — холодно спросил Порта.

Малыш глянул на него, захлопал глазами и сказал:

— Ладно, продолжай.

— Спасибо. В общем, меня положили в лазарет, и там я увидел врача, которого ты только что упомянул. Гад он еще тот, в этом ты совершенно прав. В первый же день подходит ко мне, за ним тянется половина персонала. Резко останавливаются у моей койки, он стоит, кашляет мне в лицо и спрашивает, что за игру я веду, и какая, по-моему, у меня болезнь. Я объясняю, что почти весь парализован, ничего не ощущаю, и как это досадно, потому что начинается война, что я хотел исполнить свой долг и все такое, он же стоит и все время кашляет, а я весь парализован, — возмущенно сказал Порта. — Весь парализован, даже не могу отвернуться. Откуда мне знать, может, у него туберкулез или скоротечный триппер. В общем, вскоре я издаю стон, вот такой, — Порта отвратительно забулькал горлом, — и он соглашается со мной, что это досадно, а затем вдруг сдергивает с меня одеяло и оставляет лежать на виду у всех этих незнакомцев, они пялятся на меня, будто я какой-то уродец из колбы. Потом он принимается тыкать меня, ширять, спрашивает, ощущаю ли я, больно ли, а я лежу, притворяюсь, будто ничего не чувствую, и думаю при этом — не уличишь меня, гад, мразь, вонючая клистирная трубка. Словом, вскоре он распрямляется и говорит всем, что это очень печально, бедного солдата парализовало в самом начале войны. «Но ничего, — говорит он мне, думаю, мы сможем поставить тебя на ноги. Как, говоришь, это случилось? Внезапно? Едва объявили о начале войны? Будто удар какой-то?» — Порта оглядел нас всех и закрыл один глаз. — Дурачит меня, понимаете? Делает вид, будто его легко обмануть. Ну, думаю, сочиню несколько подробностей. «Да-да, — говорю. — Именно так и случилось, будто какой-то удар прошел по всему телу, как вы сказали. Я стоял в очереди вместе с другими — нам выдавали снаряжение — и вдруг мне стало плохо. Жуть как. Холодный пот, в глазах звезды, все закружилось, в ушах какой-то пронзительный звон. Кое-как прошел еще несколько метров, а потом меня хватил паралич, и я потерял сознание…» Знаете, — сказал Порта, — я хватил через край. Был тогда, как сказал уже, зеленым — даже выдавил несколько слезинок и продолжал говорить, как переживаю из-за того, что не способен сражаться, заслужить награды, и как гордились бы бедные отец с матерью, если б их сын стал героем. «Скажите, — воскликнул я, изобразив пылкость, — может ведь парализованный как-то послужить своей стране, своему народу, своему фюреру?» И знаете, что сказал этот гад?

Мы услужливо покачали головами, хотя кое-кто явно слышал все это в той или иной версии. Порта плюнул.

— «Да, конечно, — говорит он, — можешь встать и снова начать ходить, как все остальные». И с этими словами бах меня изо всей силы по коленке, я совершенно не ждал этого, нога взлетела и сбила с него очки — черт, не знаю даже, кто больше разозлился, он или я! И когда он слегка очухался, ему подняли очки и перестали хихикать в ладошки, а потом берет с поддона какую-то длинную штуку и начинает совать ее мне в ухо, пока не начало казаться, что она выйдет с другой стороны головы — а кончив эту игру, задирает мне веки куда-то выше макушки и долго смотрит на мои глаза, через некоторое время — подумав, что, может, он дальтоник — я говорю: «Они голубые», он переспрашивает: «Что?», я повторяю: «Голубые, странно, что здесь держат врача, не различающего цветов», он отвечает руганью и начинает копаться у меня в горле, ищет миндалины. Черт, этот гад прямо-таки упивался! Лазил мне в рот, в уши, в задницу, и всюду, куда только можно сунуть что-то, совал…

— Ну, и чем все кончилось? — спросил Штеге, не слышавший этой истории раньше.

— Потерпи минутку, я подхожу к этому! — раздраженно ответил Порта. Он терпеть не мог, чтобы его перебивали или поторапливали к развязке. — Потом этот гад отходит и распространяется о том, как ему жаль меня. «Сердце разрывается, — говорит, — при виде этого молодого человека, который так серьезно болен и хочет только быть способным служить своей стране, своему народу и своему фюреру. Пожалуй, — говорит он, — лучше было бы положить тебя в палату-изолятор — может, она напомнила бы тебе военную тюрьму? Но посмотрим, как у тебя пойдут дела, — говорит. — Я нисколько не удивлюсь, если тебе совершенно неожиданно станет лучше. При болезнях вроде твоей так и бывает. Они внезапно поражают людей и внезапно проходят, особенно в такие времена, как наши, когда страна воюет. Ты поразился бы, — говорит он, — узнав, сколько еще бравых ребят вроде тебя свалилось в самом расцвете жизни на прошлой неделе, и большинство их, — говорит, обнажая в усмешке большие грязные зубы, — большинство их уже в полном здравии, вернулось в свои подразделения — и тебя ждет то же самое». — Порта покачал головой. — Ну и гад! А потом хочет поднять меня с койки — заставить ходить, как чудотворцы в Библии! Велит четверым взять меня, поставить на ноги, и, само собой, как только они убрали руки, я повалился на пол, пришлось им класть меня снова на койку. Но ему это не нравится. По роже видно. Я думал, он бросит это дело, уйдет и оставит меня в покое. Только он не мог, ему ж нужно было лечить меня, поэтому он принимает строгий вид и объясняет медсестре, какое мне нужно лечение. «Начнем с легкого, — говорит. — Ничего сильнодействующего — для начала посадим его на жидкую диету. Никакой твердой пищи. О мясе не может быть и речи. Понятно? И, разумеется, никакого алкоголя. Ежедневно давайте рвотное, — говорит. — Через день слабительное, очистим ему внутренности. Если это не подействует, попробуйте хинин — но пока что ничего сильнодействующего. Попробуем сперва вылечить его легким способом». Потом улыбается мне, гад, наклоняется над койкой и говорит: «Мы поставим тебя на ноги и отправим на фронт в рекордное время, вот увидишь — у тебя будет возможность заслужить награды. Будет возможность стать героем». Знаете, — сказал Порта, — это больше походило на угрозу, чем на обещание. Я благодарю его очень любезно, со слезами на глазах, и при этом мысленно клянусь, что он не одержит надо мной верх…