Наполеон: исчезнувшая битва - [4]

- Но за одну фразу Шатобриана о Фуше и Талейране, - продолжал император, - я все готов ему простить. Когда жалкий король вернулся в Париж, перед его покоями появились мсье Талейран и мсье Фуше. И Шатобриан заметил: "Вот идет порок об руку со злодеянием!"

Это необходимо было записать. Император вновь одобрительно кивнул и пояснил:

- У Шатобриана лучшее перо во Франции. Прочтя наши слова о себе, он не преминет написать и о нас что-то стоящее.

Император, как всегда, думал об Истории.

"Он вернул Богу самую могучую душу, когда-либо вдохнувшую жизнь в глину, из которой лепится человек", - написал Шатобриан после смерти императора.

Император и здесь не ошибся.

Он заговорил о Цезаре, попросил Гурго принести карту из кабинета. И по карте дал несколько ценных советов галлам, как им было лучше выстроить оборону против Цезаря две тысячи лет назад. Жаль, что галлы не могли этого услышать.

Потом он сказал:

- А теперь, господа, идемте в театр.

Сие означало: он будет читать пьесу.

Император читал "Заиру" усыпительным голосом и снова давал советы. На сей раз Вольтеру - как ему было лучше написать последнее действие. Жаль, что и Вольтер в своей могиле не мог этого слышать...

Он кивнул мне, и я записал его советы Вольтеру.

Потом он сравнил "Заиру" с "Тартюфом" и заговорил о Мольере:

- Мир - это воистину великая комедия, где на одного Мольера приходится с десяток Тартюфов. - Он скосил глаза, удостоверился, что я добросовестно записываю, и прибавил: - Но я не поколебался бы запретить постановку этой великой пьесы: там есть несколько сцен, оскорбляющих нравственность.

Это записывать явно не стоило. Я отложил перо. Император кивнул.

Все, кроме меня, после сытного обеда борются с дремотой. Но "салон" нельзя покидать, пока император не скажет обычное: "Который час, господа? Ба! Однако пора спать!" Сегодня император особенно мило

стив. К восторгу присутствующих он глядит на часы Фридриха Великого, стоящие на камине, и говорит:

- Ба! Однако... Пора спать!..

Перед сном камердинер Маршан позвал меня в спальню императора. Потертый ковер на полу, муслиновые занавески на окнах, грубые деревянные стулья и походная кровать с зеленым пологом из его палатки под Аустерлицем. Перед кроватью китайская ширма. На камине серебряная лампа и серебряный таз для умывания. Остатки империи...

В спальне я застал скандального генерала. Император говорил ему, снимая мундир:

- Послушайте, Гурго, вы несносны. Вы действительно спасли мне жизнь в России, вы храбрый солдат и хороший штабной офицер, с вами интересно обсуждать походы Цезаря, но вы несносны!

- Вы окружены льстецами, только их и цените. А этот Лас-Каз, с которым вы неразлучны и позволяете ему записывать за вами... он первый вас и предаст, - сказал Гурго, глядя прямо на меня.

Я собирался ответить, но император предостерегающе поднял руку:

- Это не так, и вы это сами знаете. Но если бы и так... Я люблю полезных мне людей и люблю в той мере, в какой они полезны. Мне нет дела до того, что они думают. Если они впоследствии предадут меня... что ж, они сделают то же, что и многие другие. Род человеческий должен состоять из очень больших негодяев, чтобы оправдать мое мнение о нем.

Он засмеялся. Гурго угрюмо молчал.

- Простите его, Лас-Каз. Он нервен, ибо молод, и ему, видимо, попросту нужна женщина. Но это не повод беситься и бесить нас всех. В конце концов, Гурго, спуститесь вниз, в городок, и уладьте это обстоятельство. Или поступайте, как я, - не думайте о женщинах. Если о них не думаешь, они не нужны. Берите пример с меня.

Тут Гурго не выдержал. Его понесло:

- Брать пример с вас, сир? Вчера я застал Альбину в вашей комнате полуодетой. А до этого я видел... она сидела около вас в ванной!

Император усмехнулся:

- Ну хорошо, даже если я сплю с нею, что отнюдь не так... Но даже если так, что тут обидного для вас?

- Нет, в это я не верю, - съязвил генерал, - не могу даже предположить, что у Вашего Величества такой дурной вкус!

Император посмотрел на него. У него бывает страшный взгляд: в нем нет ни злости, ни угрозы - просто бездна. И ты содрогаешься...

- Простите меня, Ваше Величество, - прошептал Гурго.

Через год, в июле 1816-го, Альбина родила девочку и назвала ее Наполеона. И покинула остров.

Подавленный Гурго ждал разрешения удалиться. Император долго молчал, потом заговорил:

- Потерпите немного. Когда я умру, вам всем достанется приличное состояние - я об этом позаботился. Но сейчас, в этом аду, мне хочется видеть вокруг себя только веселые лица. И если вы не можете... лучше уезжайте. Я вас отпущу.

И когда окончательно уничтоженный Гурго уходил, император вдруг сказал:

- Неужели вы думаете, что я не переживаю самые горькие минуты, когда просыпаюсь ночью и вспоминаю?.. Но я же терплю!

Гурго заплакал...

Впрочем, придя в свою комнату (ему определили самую убогую, ибо он приехал один, - я был с сыном, Бертран и Монтолон с женами), Гурго не простил себе слез. И мстительно записал в дневнике: "Жалкий Монтолон, какую роль он играет! И этот противный уродец Лас-Каз, который столько о себе думает!" Подумав, он внес в дневник и последние слова императора. А потом на протяжении недели каждый день писал одно и то же: "Скука... Скука... Великая скука!"