Наполеон и женщины - [11]

И въ этомъ смысле Бонапартъ достоинъ командовать ими. Победить, завоевать – это средство скорее увидеть ее, обладать ею, иметь ее около себя, постоянно съ собою.

Для нея за эти пятнадцать дней, въ апреле 1796 г., – шесть победъ, двадцать одно отобраннос знамя, Пьемонтъ, доведенный до капитуляціи. «Да будетъ же воздана вамъ благодарность за все это, солдаты!» Да, да будетъ воздана имъ благодарность, потому что скоро пріедетъ Жозефина. Жюно, котораго генералъ посылаетъ въ Иарижъ отвезти трофеи, привезетъ ее. Ему нужна его жена: «Скорее! Предупреждаю тебя, если ты будешь медлить, то найдешь меня больнымъ. Усталость и твое отсутствіе – все сразу это слишкомъ много!» Не надо думать, что онъ хитритъ, чтобы заставить ее пріехать: непрестанная лихорадка жжетъ его, упорный кашель истощаетъ его; и снова одна, все та же мысль: «Ты пріедешь, правда? Ты будешь здесь, около меня, на моемъ сердце, въ моихъ объятьяхъ! Лети на крыльяхъ! Пріезжай, пріезжай!»

Нетъ женщины для него, кроме этой женщины; въ Каиро къ нему приводятъ любовницу пьемонтскаго офицера; она очень молода, дивно хороша. При виде нея загорается его взоръ, но это – лишь молнія; онъ удерживаетъ около себя офицеровъ, принимаетъ пленницу со спокойнымъ достоинствомъ, велитъ отвести ее на аванпосты, вернуть любовнику.

Можетъ быть – это политика; но когда въ Милане Грассини усиленно предлагаетъ ему себя, когда, отчаявшись, она бросаетъ такіе чарующіе, полные лиризма звуки, что покоряетъ своимъ пеніемъ всю армію, онъ награждаетъ певицу и отвергаетъ любовницу. Въ одной женпщне воплотилось для него все, что можеть быть женственнаго, въ томъ наслажденіи, котораго онъ ждетъ отъ нея, – все возможное наслажденіе.

Что же она делаетъ, почему не едетъ?

Дело въ томъ, что перспектива мотаться съ солдатами по полямъ нисколько не прельщаетъ ее. Насколько лучше – пользоватьея, сидя въ Париже, всеми ихъ трудами и какъ хорошо это – достигнуть, наконецъ, цели посредствомъ простой ставки въ игре и считаться одной изъ самыхъ высокопоставленныхъ львицъ, одной изъ царицъ новаго Парижа! Бонапартъ прислалъ ей доверенностъ, да, впрочемъ, кто откажетъ въ кредите жене главнокомандующаго Итальянской Арміи? Она – участница всехъ празднествъ, всехъ увеселеній, всехъ пріемовъ въ Люксембурге, где при Баррасе возстановлена королевская пышность и где рядомъ съ хозяйкой, г-жей Тальянъ, ей пріуготовлено лучшее место.

Она – въ первомъ ряду, когда Жюно представляетъ Директоріи двадцать одно знамя, и она выходитъ подъ руку съ Жюно, получая свою долю въ тріумфе. Потомъ – первыя представленія, и когда она входитъ въ ложу, весь партеръ встаетъ, толпа громкими кликами приветствуетъ ее; потомъ – офиціальныя празднества, праздникъ Признательности и Победъ, словно ей посвященный; а главное – Парижъ или, вернее, только Парижъ, Парижъ, который захватилъ ее въ такой степени, что она не могла бы жшъ вне Парижа, и отныне въ теченіе восемнадцати летъ, которыя ей остается жить, она всегда будетъ думать только объ одномъ: не оставлять Парижа.

Онъ ждетъ, надеется, неистовствуетъ, его мучатъ ревность, безпокойство, страсть, онъ шлетъ письмо за письмомъ, гонитъ курьера за курьеромъ. Что она делаетъ? Что думаетъ? Значитъ, она взяла себе новаго любовника – «девятнадцати летъ», несомненно? «Если это такъ,… бойся кннжала Отелло…», а она съ легкой шепелявостью креолки замечаетъ на это: «Смешной онъ – Бонапартъ!»

Но нужно все-таки изобрести какой-нибудь предлогъ: Жозефъ Бонапартъ – въ Париже и торопитъ еесъ отъездомъ; Жюно, какъ ни пріятно ему щеголять здесь въ гусарской форме, уезжаетъ въ армію. После Кераско – Лоди, и теперь армія – въ Милане. Ее ждетъ теперь не бивуакъ, а дворецъ. Что придумаепіь? Болезнь – это старо, но болезнь, вызванная началомъ беременности, – это прелестно, и узнавъ эту новость, Бонапартъ теряетъ голову. «Я такъ виноватъ передъ тобой, – пишетъ онъ, – что не знаю, какъ искупить мою вину. Я обвиняю тебя за то, что ты сидишь въ Париже, а ты больна! Прости меня, мой добрый другъ; любовь, которую ты внушила мне, отняла у меня разсудокъ, и я никогда не верну его. Отъ этой болезни не выздоравливаютъ. Меня мучаютъ предчувствія настолько мрачныя, что я хотелъ бы только увидетъ тебя, прижать тебя къ моему сердцу и умереть вместе съ тобою… Ребенокъ, прелестный, какъ и его мать, увидетъ день въ твоихъ объятіяхъ. Несчастный, я удовольствовался бы однимъ днемъ!» И въ тотъ же вечеръ – Жозефу: «Мой другъ, я въ отчаяніи. Моя жена – все, что я люблю на этомъ свете, – больна. У меня голова идетъ кругомъ. Меня не покидаютъ ужасныя предчувствія. Умоляю тебя сказать мне, какъ обстоятъ дела, какъ ея здоровье. Если мы действительно быля съ самаго нашего детства соединены узами крови и самой нежной дружбы. то я лрошу тебя, не жалей своихъ заботъ для нея, делай для нея все – то, что сделалъ бы съ гордостью я самъ. Твое сердце не можетъ стать ноимъ, но ты одинъ можешь меня заместить. Ты – единствеяный человекъ на земле, къ которому я питаю истинную и прочную дружбу. После нея, после моей Жозефины, ты одинъ только близокъ мне. Успокой меня. Скажи мне правду. Ты знаешь мое сердце. Ты знаешь, какое оно горячее. Ты знаешь, что я никогда не любилъ, что Жозефина – первая женщина, которую я обожаю. Ея болезнь приводитъ меня въ отчаяніе. Все оставили меня, никто мне не пишетъ. Я одинокъ и весь во власти моихъ страховъ, моего горя. Ты тоже не пишешь мне. Если она настолько здорова, что можетъ перенести путешествіе, то я страстно желаю, чтобы она пріехала. Мне нужно видеть ее, прижать ее къ моему сердцу. Я люблю ее безумно и не могу дольше жить вдали отъ нея. Если она меня уже не любитъ, мне большне нечего делать на земле. О, мой добрый другъ, я полагаюсь на тебя! Устрой такъ, чтобы мой курьеръ не оставался и шестичасовъ въ Париже я чтобы онъ ехалъ сюда вернуть мне жизнь!..»