Наполеон Бонапарт: между историей и легендой - [7]

.

Глава 2 «Наполеоновская легенда» как часть официальной идеологии Июльской монархии (1830-1848)

Луи-Филипп и начало формирования официального культа

Король Луи-Филипп Орлеанский, занявший престол в результате Июльской революции 1830 г., оказался в весьма непростой ситуации относительно наполеоновского наследия. С одной стороны, его самым горячим желанием было стать равным европейским государям, заставить их забыть о революционном происхождении его власти. С другой - для укрепления режима ему нужна была массовая поддержка внутри страны, охваченной реваншистским пылом. Июльская революция разбередила незаживающую рану, нанесенную национальной гордости французов решениями Венского конгресса 1814-1815 гг. Как отмечал французский исследователь Ф. Дарриула, «Революция 1789 г., прерванная Ватерлоо, возобновила

свой ход, и никто не сомневался, что этот поток готов все смести на своем пути»^{55. Между тем, широкомасштабные внешнеполитические акции были для Луи-Филиппа неприемлемы: с момента вступления на престол он заявил о своем намерении действовать в рамках «европейского концерта», что предполагало проведение компромиссного и миролюбивого курса.}

Июльская революция не только оживила идею реванша, но и продемонстрировала укорененность наполеоновского мифа в массовом сознании французов. Более того, после «Трех славных дней» многие сожалели, что на престол взошел не «сын великого Наполеона», а Луи-Филипп^{56. Знаменитый немецкий писатель и поэт Генрих Гейне, в 1830-1840-е гг. проживавший в Париже, писал: «За пределами Франции не имеют никакого представления о том, как еще сильно привязан к Наполеону французский народ. <...> Наполеон - это для французов магическое слово, которое электризует и оглушает их»57.}

В результате Луи-Филипп решил использовать народную страсть для укрепления собственного режима. Прекрасно чувствовавший, по крайней мере в эти годы, ситуацию, он понимал, что, легитимируя Наполеона, он тем самым мог легитимировать свою власть, основанную на баррикадах.

При Луи-Филиппе начинается новый этап развития «наполеоновской легенды»: из тайного культа она становится частью государственной идеологии. Именно в это время «народный бонапартизм» уступает место наполеоновскому культу и официальной императорской легенде.

* * *

Политик весьма прагматичный и искавший популярности у народа, особенно в первой половине своего царствования, Луи-Фи-липп прекрасно понимал, что его отношение к Наполеону могло сказаться и на отношении французов к нему самому. Помимо того, официальный культ Наполеона позволял Луи-Филиппу дистанцироваться от режима Реставрации, который этот культ подавлял. Можно было воспользоваться «наполеоновской легендой» и для затушевывания насущных проблем, стоявших перед Францией. Все годы царствования Луи-Филиппа таким нерешенным вопросом была реформа избирательной системы.

После 1830 г., особенно после смерти в 1832 г. Орленка, сына Наполеона, герцога Рейхштадтского, народный бонапартизм всё в большей степени дополнялся официальным наполеоновским культом^{58. Можно сказать, что, по крайней мере внешне, «наполеоновская легенда» стала едва ли не частью официальной идеологии Июльской монархии. Другое дело, что возрождал эту легенду Луи-Филипп с вполне прагматической целью укрепления собственной власти. Сам по себе он не питал теплых чувств ни к Наполеону, ни к Империи. Наполеоновскую эпоху он пережил в эмиграции и к деяниям Наполеона не испытывал ни малейшего пиетета.}

Тем не менее, все прежние препоны для рассказов о делах императора были устранены. Начиная с 1832-1833 гг. одна за другой появлялись книги воспоминаний о годах Империи. Кроме того, над развитием легенды трудились писатели-романтики, зачастую находившиеся в оппозиции к новому режиму. С 1815 по 1850 гг. персона Наполеона занимала представителей всех направлений романтической литературы, о чем речь пойдет впереди^59.

Культ Наполеона формировали и художники: Орас Верне, Дени Раффе, Николя Шарле и другие. Огромной популярностью пользовались гравюры на дереве, изготавливавшиеся в мастерской семьи Пелерен из Эпиналя^{60. Активная роль ветеранов Великой армии в пропаганде легенды обеспечила им привилегированное положение и в изобразительном искусстве61. Картины и гравюры служили наглядной иллюстрацией наполеоновской саги и, более того, обеспечивали иконографию псевдорелигиозного культа Наполеона. Характерна знаменитая литография Беланже, на которой изображен крестьянин, с обожанием рассматривающий портрет императора над своим камином и сообщающий своему кюре, что император был для него «всевышним отцом». Интеллектуалы, в частности, польский поэт Адам Мицкевич, поддерживали подобный мессианизм62.}

Не менее популярен был образ Наполеона в театральном искусстве и музыке. В Париже времен Луи-Филиппа шло около девяноста пьес, посвященных Наполеону. В 1830-1840-е гг. композитор Гектор Берлиоз прославил имя Наполеона в своих многочисленных произведениях, в том числе в «Возвращении Итальянской армии», завершающемся кантатой «5 мая, или смерть Наполеона».

С начала 1830-х гг. начинают множиться наполеоновские «места памяти». На протяжении всего «полета Орла» места, связанные с именем императора, стали объектом паломничества его многочисленных приверженцев. Так, владелец таверны «Jacomin de Golfe-Juan», где в марте 1815 г. останавливался император, повесил табличку с надписью: «В моей таверне отдыхал Наполеон. Приходите и вы сюда выпить за него». В 1838 г. этому совету последовал Ф. Р. Шатобриан, а в дальнейшем и Виктор Гюго. В Гренобле ворота, через которые Наполеон вступил в город в марте 1815 г., превратились едва ли не в главную достопримечательность города