Наполеон Бонапарт: между историей и легендой - [19]

В разных видах мемуары Наполеона будут фигурировать в работах Мюссе, Гюго, Стендаля, Бальзака, Беранже. Гюго, Ламартин и даже Шатобриан в определенной степени, под его влиянием, станут создавать «золотую легенду».

Во многом под влиянием «Мемориала Святой Елены» происходила эволюция взглядов Виктора Гюго, игравшего существенную роль в конструировании «наполеоновской легенды» на протяжении всего XIX столетия. Характерно, что если отец писателя, как отмечалось выше, был генералом наполеоновской армии, то мать, дочь нантского судовладельца, придерживалась роялистских взглядов и ненавидела Наполеона. Это чувство передалось и сыну. Первый поворот во взглядах Гюго на Наполеона был связан именно со смертью его матери.

В июле 1825 г. Гюго опубликовал поэму «Два острова». Наполеон предстает здесь в образе романтического героя, который был «мечтателем на утре дней когда-то», грезил «на Корсике родимой о власти мировой, о всей непобедимой своей империи под знаменем орла», стал «владыкой полвселенной», но окончилось все крахом, как это бывает с романтическими героями, и Наполеон познал «ничтожество величья своего»:

К победам в юности готовясь, Он прочитал под старость повесть Об унижении в глуши.

Но слава о нем не померкнет, и

К двум островам придут, мне мнится, Пред тенью царственной склониться Все племена грядущих дней^160.

Если «Два острова» - это лирическая поэма, то «Ода колонне Вандомской площади» (Вандомской колонне), опубликованная в «Le Journal des Débats» 9 февраля 1827 г., - это уже политический манифест. Она стала ответом на происшествие в австрийском посольстве: четыре французских герцога, пришедшие на прием, не были представлены в соответствии с их титулами, поскольку они были получены по названиям мест, где Наполеон разгромил австрийцев. Гюго воспринял это как оскорбление, нанесенное памяти его отца:

Нет, братья, нет, французы!.. В нас умы не шатки,

Мы воспитались все у лашерной палатки.

Нас обрекли на мир; орлятам не парить;

Но, защищая есть отцов, как часовые, Еще сумеем мы доспехи боевые От оскорблений сохранить!¹⁶¹

Ода получила огромный общественный резонанс, став гимном «несокрушимому трофею», выполненному из металла сотен пушек, захваченных Великой армией у неприятеля. Для поколения французов, родившегося около 1810-го года, ода Гюго стала поэтическим подтверждением их детских впечатлений. Для самого Гюго это стало гигантским шагом влево в его политических воззрениях: публично провозгласив себя сыном наполеоновского полководца, он тем самым размежевался с легитимистами:

И я б теперь молчал? Я, преданный доныне Традициям своим фамильным, как святыне! Кто за победою знамен родных следил!

Ей голос, вторя трубам, полон был отваги! Кому игрушкой был - эфес отцовской шпаги! Кто, быв еще ребенком, уж солдатом был!¹⁶²

И Гюго так же, как поколение французов, рожденных в годы Империи, живет надеждами на будущие победы:

Вперед, французы! - Нет орла теперь уж с вами, Что поражал надменных вашими громами;

Но с вами - лилии, хоругвь осталась вам

И галльский наш петух, который мир весь будит;

Он обещает нам, что скоро солнце будет

Сиять, как в Аустерлице, нам!¹⁶³

Политическая эволюция Гюго отражала общую эволюцию романтизма: поначалу роялистский, постепенно он трансформировался в поэтический бонапартизм, оказав «наполеоновской легенде» литературную поддержку, без которой она не имела бы столь оглушительного успеха в дальнейшем.

В годы Реставрации романтическая литература начала свой путь, а ее расцвет пришелся уже на годы Июльской монархии. Культивирование наполеоновского мифа в литературе происходило параллельно формированию официального культа Наполеона при короле Луи-Филиппе. Как уже отмечалось, легитимируя Наполеона и помещая его в Пантеон национальной славы, Луи-Филипп, «король-узурпатор», легитимировал и собственную власть в глазах Европы. Он потворствовал национальному самолюбию, вновь давая почувствовать французам вкус славы, величия, пусть и от прежних, былых побед, ведь наполеоновские прожекты в политических реалиях 1830-1840-х гг. были неосуществимы.

В самом начале 1830-х гг. во французской литературе появляется целый ряд произведений, посвященных положению ветеранов Великой армии, солдат и офицеров, вернувшихся с войны и оказавшихся в маргинальном положении, не у дел, без великой мечты, без идеи, привыкших к войне и живших ностальгическими воспоминаниями о ней. Офицеров, уволенных в запас и переведенных на половинное жалованье, во Франции именовали «полуокладными». Эти офицеры, составившие особую касту людей, стали героями произведений Оноре Бальзака, Про-спера Мериме, Жорж Санд.

В феврале-марте 1832 г. в журнале «Артист» была опубликована повесть Бальзака «Полковник Шабер», в том же году вышедшая в свет под названием «Граф Шабер» в сборнике разных авторов «Всякая всячина»^{164. В повести рассказывается о возвращении с войны Гиацинта Шабера, графа Империи, кавалера большого офицерского креста Почетного легиона. Его считали погибшим при Прейсиш-Эйлау, но он выжил, выбравшись из общей ямы. Может быть, ситуация графа Шабера, рассмотренная буквально, не типична, но психологическое состояние героя передано Бальзаком пронзительно точно. Вот как сам Шабер описывал свое мироощущение: «Но, надо вам сказать, я, бывший питомец сиротского приюта, солдат, единственное достояние коего - мужество, семья - весь мир, родина - Франция, а предстатель и защитник -сам господь бог. Нет, неправда! У меня был родной отец - наш император!» Ветераны Великой армии во многом оказались в положении мертвецов, не могли найти себя в новом мире: «О, если бы он был здесь! Если бы увидел он своего Шабера - так меня он называл - в теперешнем моем виде, как бы разгневался он! Да что поделаешь. Закатилось наше солнышко, и всем нам теперь холодно»}