Напиши обо мне роман - [101]

Но я с этим справлюсь.

В ближайшем кинотеатре показывали фильм, который я давно хотела посмотреть, еще один фильм, который очень хвалили в соцсетях, и какой-то бездумный боевик. Я купила билеты на все три сеанса подряд, чтобы в голову не успевало просачиваться никаких других мыслей, кроме как о героях и их приключениях. В темном зале никому не видно, как я плачу и как трогаю выключенный телефон в кармане, потому что мне все чудится, что он вибрирует.

Почти девять часов подряд я заполняла мозг чем угодно, кроме мыслей о Романе, о вчерашней ночи, и о своем будущем, но, когда вышла на улицу — уже в сумерках — все они мгновенно вернулись обратно, и я так резко всхлипнула, что чуть не подавилась желейным шариком из тапиоки из бабл-ти, который захватила с собой. Он брызнул на языке свежим арбузным вкусом, на секунду вернув меня в беззаботное яркое лето.

Кожа ощущалась чужой, чуть замороженной, как от лидокаинового спрея. Нечувствительной. Почему-то хотелось нести себя, как наполненный бокал, стараясь не расплескать. Не пошевелить хрупкую конструкцию найденного равновесия. А то дернешься — и снова рыдать. Останавливаться я не умею, и уж если плачу — то много-много часов подряд, так и не доходя до усталого спокойствия, когда не остается больше боли.

На мокром глянцевом асфальте разлапистыми кляксами разлетались кленовые листья, яркие даже в полутьме. Машины расплескивали неглубокие лужи, проносясь мимо; люди шли мимо меня, торопясь домой или в бар — в зависимости от того, где их ждет человеческое тепло. Они будут жить там свою жизнь, сплетаться руками, языками и мыслями с теми, кого любят.

Осень болела в груди горечью.

Домой не хотелось, там мыслям было некуда разлетаться, и они погребли бы меня под собой, поэтому медленно, совершенно не осознавая, куда же я иду — я дошла до леса. И обрадовалась. Там пахло черной прелой землей, близким ноябрем, грибами и застрявшим между густыми ветвями деревьев вечерним солнцем, словно оно еще не успело просочиться и вылиться, наполнив почву спящей магией, которая проснется к весне.

Мне не хотелось идти вглубь, где чувствовался запах костра и жареного мяса. Наверняка сидящая там компания включила музыку и шумит на половину леса, а я хотела одиночества. Оно наполняло меня по самую крышечку — осенняя эта тоска вперемешку с отчаянием. Сладкая, сладкая тоска.

Под ногами хрустели ветки, шуршали листики — потом прямо передо мной упал созревший каштан и лопнул от удара об землю.

Я наклонилась, выковырнула его из колючей шкурки и подбросила на ладони.

Есть такая примета — на первый найденный осенью каштан загадать желание, положить в карман и носить, пока не сбудется. А как сбудется — закопать в землю.

Раньше я всегда загадывала любовь. Потом — деньги.

Сейчас…

Я задумчиво перекатывала его в пальцах и никак не могла сформулировать, что же я хочу. То, к чему рвется мое сердце? То, чего требует мой разум? То, что было бы хорошо для моего будущего?

Интересно, бывают вообще люди, у которых эти три желания — одинаковые? И кто они — глупые, мудрые или просветленные?

Так ничего и не решив, я пошла дальше вдоль каштановой рощицы. Тут уже было кое-что закопано — мы с Анькой называли это место «кладбище любви». Лет в девятнадцать, одновременно страдая от разбитого сердца, мы вырыли тут по ямке, положили туда фотографии наших возлюбленных, сверху стеклышко — как в детстве, когда делали «секретики». И маленький камушек сверху. Чтоб не выбрался.

Не помню, как быстро ей это помогло. Я-то потом еще добрых полгода мучилась от боли в сердце, где истекали ядом шипы той любви. Никогда не умела отряхнуться и пойти дальше, как другие. Моя любовь — это надолго. Наверное, это что-то органическое. Мама говорила, что у меня весь первый год жизни были какие-то неврологические проблемы — начав кричать, я уже не останавливалась. Захлебывалась плачем, выкручивалась в судорогах, но не помогало ни молоко, ни погремушки, ни даже какие-то успокоительные препараты.

Кажется, с тех пор я мало изменилась, если судить по тому, как долго и болезненно я переживаю даже самые легкие расставания.

/4

У последнего каштана я остановилась, разгребла мыском прелую листву у корней и присела на корточки. Вряд ли мой «секретик» так и пролежал здесь пятнадцать лет. Но, может быть, я похороню здесь еще одну тайну?

Тайну жилистых рук, при взгляде на которых заходится от счастья сердце. Тайну о том, как они ласкали меня, гладили по бедрам, по груди, и мое счастье было таким пронзительным, что не помещалось в меня целиком и пришлось часть спрятать на потом. Тайну того, как мне было хорошо, невероятно хорошо рядом — и я все больше и больше прятала эти воспоминания, про запас, потому что хватит, невыносимо!

И сейчас они словно распаковывались против воли — как я прижималась щекой к его предплечью, как целовала тугие жилы на запястье, как длинные пальцы скользили по моему лицу, а он всматривался, ища что-то в моем взгляде в темноте…

Я глубоко вдохнула холодный воздух осени и судорожно, прерывисто выдохнула, как после рыданий.

Все это уже было, было. Тягучая боль в груди, тяга такая сильная, что кажется — сердце сейчас выскочит и поползет к нему само, отчаявшись заставить меня перебирать ногами.