Наощупь - [61]

— Суть брахитерапии — это безопасное облучение при раке простаты, — резюмирует мужчина на довольно хорошем русском.

— Постайте… — Голубкин бледнеет, — но ведь это облучение… я… я потом смогу?

Неверяще качаю головой. Все, что волнует Сашку — это не станет ли он импотентом.

— О, нет! Заверяем вас, что предложенный способ лечения тем и хорош, что минимизирует все возможные осложнения.

Из кабинета врача Голубкин выходит уже не таким подавленным. Я провожаю его до палаты, а сама возвращаюсь в свою гостиницу. Аккуратную, ничего-лишнего-комнату, в которой я задыхаюсь.

Возможно, кто-то скажет, что я ненормальная, но когда мне становится особенно плохо, я мысленно покидаю свое тело и несусь через пространство и время туда, где мне хорошо и светло. К Степану. Я вижу будто со стороны наши прошлые жизни… Жизни, в которых я беспрепятственно могу быть рядом с ним.

И я счастлива. Даже если эти видения — результат моего психического расстройства, мне все равно. Если для того, чтобы быть со Степаном, мне нужно сойти с ума — я готова. Любая цена. Любая! За счастье быть с ним…

Передо мной проносятся разные эпохи. Древний Египет, средневековая Аравия… Я проживаю десятки жизней в различных воплощениях. И каждый раз это дорога к нему… воину, охотнику, казацкому сотенному, японскому самураю… Это всегда путь к нему.

Несколько раз я пытаюсь увидеть Степана, как тогда… когда он был в полицейском участке. Но у меня ничего не выходит. Мне будто все пути к нему обрубило. Осознание этого факта захлестывает меня диким ужасом. Я накрываюсь с головой одеялом и вою в подушку целую ночь. Не желая опустошать Степана… зная, что он без слов отдаст мне всю свою энергию, и просто не в силах поступить с ним так… я все же оказываюсь совершенно не готова к жизни, в которой нет его… Моя душа плачет, не в силах дотянуться до его души.

Утром собираю себя по частям. Долго стою под струями душа, краем глаз цепляю свое отражение в зеркале и замираю. Это я? Эта тощая женщина в нем? Это, и правда, я?

Даже Сашка замечает произошедшие во мне перемены.

— Таня, не суетись, присядь… — говорит он мне, когда, не выспавшаяся и замученная, я прихожу к нему утром.

— Да? Что-то случилось? — замираю посреди палаты.

— Ты… ты сама как вообще?

— Я? Нормально.

— Я бы так не сказал, — Сашка качает головой и смотрит на меня так, словно впервые видит, — болею я, но, кажется, что это ты при смерти.

— Не драматизируй! Или ты забыл, что это сугубо моя прерогатива? Так сестры напомнят. Они любят об этом вспоминать.

Не знаю, почему не удержала в себе эти слова. Ведь и не злилась уже, а все равно сказала… К удивлению, это заставило Голубкина надолго замолчать, внимательно меня изучая.

— Ты несчастлива, — наконец выдал он.

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Потому что никогда не имело. Не понимаю, с чего бы ситуации измениться.

— А ведь ты и правда разлюбила.

Вскидываю взгляд. Ну, надо же. Дошло.

— И это тоже не имеет значения. Ты ведь меня не отпустишь. А сама я не уйду.

— Почему? — повторяет Голубкин, сверля меня взглядом своих голубых глаз. Замечаю новые морщины в их уголках. Мы столько лет прожили вместе, что я знаю их все. Сашке нелегко дается происходящее.

— Саша, — выдыхаю обреченно, — ты ведь все понимаешь. Собственно, разве не на это ты и давил?

Сверлим друг друга взглядами. Он молчит. Я молчу. Я не брошу Сашку потому, что он смертельно болен, и это понятно и мне, и ему. Просто не прощу себя, если оставлю его в такой ситуации. Чертова совесть, сидящая занозой внутри, не позволит.

— Ладно… Бессмысленный разговор. Пойду, поговорю с врачами.

От нашего приезда до самой операции проходит всего неделя. Голубкин держится молодцом, признаться, я даже не ожидала. Побледневшего, его завозят в операционную, а я остаюсь за дверями. Чтобы скоротать время, бреду в кафетерий, расположенный этажом ниже. Подхожу к витрине. В нос ударяет пряный запах корицы и выпечки. Сглатываю. Мир начинает вращаться, и, наверное, запоздало я понимаю, что зря не позавтракала.

В себя прихожу не сразу. Оглядываюсь по сторонам. Я лежу на кушетке за белой полупрозрачной ширмой. Рядом со мной никого нет. Прислушиваясь к собственному телу, осторожно спускаю ноги. Ко мне заглядывает приветливая медсестра и начинает мне что-то торопливо объяснять. На английском говорю ей, что ничего не понимаю. Она понятливо качает головой, достает из кармана телефон и кому-то звонит. Следующие минуты я просто сижу, пока мне измеряют давление и температуру. Подоспевший через некоторое время переводчик докладывает, что у меня низкое давление. Словно я этого и так не знала.

— Результаты анализов будут готовы в течение часа.

Ну, будут и будут. Не знаю, зачем их и брали вообще. Немцы всегда отличались своей педантичностью. А мне теперь плати. Ведь наверняка выпишут счет. На время, пока готовятся результаты анализов, меня нехотя выпускают из палаты. Со второй попытки мне все же удается купить сочные баварские колбаски и полную кружку чая. У меня волчий аппетит, боже, когда я ела в последний раз? После завтрака чувствую себя намного лучше. Стрелки на часах говорят о том, что у меня есть еще немного времени, чтобы выйти на улицу. Светит яркое солнце, деревья чуть с пожухшими листьями отбрасывают длинные тени на клумбы с пестрыми разноцветными астрами. Сад ухожен и радует глаз. Наверное… Для меня мир окрашен серым.