Наоми - [37]

– Мама, это ужасно, как же так, разве такое возможно? – Шейла никогда не умела спокойно сидеть и даже сейчас, когда я просила, она не могла удержать свои неконтролируемые порывы души.

– Я долго думала, но в итоге приняла решение и оно таково: завтра утром я уезжаю в пансионат на юге страны, где круглый год тепло и дует свежий морской бриз, где за мной будет уход и забота. Я не хочу и не буду становиться обузой для вас. – Я ещё раз глубоко вздохнула, а затем резким движением открыла папку, чтобы зачитывать документы дословно. – Теперь перейдём к финансовым вопросам, которые, я думаю, вас интересуют больше всего. Свою фирму я отдаю Арону, во-первых, потому что он знаком с ней и хорошо в ней разбирается, а во-вторых, потому что он – старший из вас. Но тут есть пара условий: ты, Арон, будешь отчислять по двадцать пять процентов от прибыли Шейле, Кэтрин и мне, пока я жива, а потом мою долю после моей смерти присвоишь себе. Свой дом я завещаю Шейле, а «Бентли», на котором ездила до сих пор, я подарю Стивену в дань уважения к этому человеку.

– Мама, ты хорошо подумала? – Кэтрин была недовольна судьбой «Бентли», но не моей поездкой в пансионат.

– Это моё решение и изменению оно не подлежит! – кого же я воспитала, но это был, наверное, в большей степени риторический вопрос, чем взывание к собственной совести.

Не имея другого выбора, мои дети просто приняли всё так, как было написано. Я спокойно рассказывала им про пансионат и про болезнь. Кэтрин была очень обеспокоена тем, что это генетическое заболевание могло передаться ей и её детям, Арон больше молчал, а Шейла плакала. Наше собрание разошлось к вечеру: Кэтрин и Арон уехали по домам, а Шейла, вся залитая слезами, пошла отдыхать в свою спальню. Я же позвала Стивена, чтобы попрощаться с человеком, который стал мне так близок просто лишь потому, что был со мной двадцать четыре часа в сутки и все семь дней в неделю. Мы устроились с ним на террасе с бутылочкой знатного коньяка и просто беседовали. Я рассказала ему про машину. Он вначале наотрез отказывался от неё, но потом, поняв, что этим меня обижает, вынужден был принять мой подарок. Спать он ушёл где-то в двенадцать, но не потому, что я ему надоела, а потому, что меня завтра с утра надо было отвезти в выбранный мною пансионат. Я же осталась спать на террасе, укрытая шерстяным одеялом. Все мои мысли о том, что будет трудно попрощаться с детьми, канули в прошлое, я не сейчас с ними прощалась, а потеряла их очень давно, жаль, что осознание этого пришло ко мне слишком поздно, когда исправить уже ничего невозможно.

В восемь утра, позавтракав и попрощавшись с маленькой Шейлой, мы со Стивеном мчались по федеральной дороге на юг. Тишина и какая-то неловкость витали вокруг, сковывая наши мысли, но тут, посмотрев на Стивена, лицо которого я пыталась запомнить, я неожиданно для себя просто запела так, как делала это в молодости: заливисто и энергично. И Стивен с улыбкой на грустном лице поддержал меня, подхватив на припеве. Вот так мы и развеяли сгустившийся грозовой фронт в нашей машине.

В пансионате меня уже ждали. Для меня подготовили люксовый номер со спальней, гостиной и собственной ванной комнатой, оборудованной для инвалидов. Я обняла Стивена на прощание, пожелав ему удачи от всего сердца. Напоследок, действительно считая себя ответственным за него, я вручила Стивену письмо, в котором заочно устроила его на работу к своему лучшему другу, который как раз в это время искал себе надёжного и опытного водителя, а затем быстро, как только могла, развернулась по коридору на инвалидной коляске и покатилась прочь, не желая ничего слышать в ответ. Да и что он мне мог пожелать? Я сама знала, что меня ожидает, просто не знала когда. Заехав в свою новую спальню, я, чтобы не тратить время на слёзы и сожаления, принялась сразу распаковывать свой чемодан: два спортивных костюма, кроссовки, тапочки, фотографии, где я с детьми, когда они ещё маленькие, детский рисунок Шейлы и белый плюшевый мишка, с которым она спала до пятнадцати лет – вот и всё, что я захотела взять с собой в эту последнюю ссылку. Моя кровать была переведена в сидячее положение так, чтобы форма моего тела не менялась, и санитары легко меня могли усаживать то на кровать, то в инвалидное кресло. В моей комнате был установлен огромный телевизор. Раньше я не увлекалась телевизионным просмотром, зато сейчас он здорово меня выручал, привнося в мою жизнь разнообразие, потому что дни плыли один за другим как монотонные серые облака без какой-либо капельки краски, вскоре превращаясь в большую серую ничем не примечательную для меня массу.

Я прожила в пансионате двадцать пять лет. Мои дети ни разу не посетили меня, но зато изредка присылали мне открытки и письма, напечатанные на компьютере. Стивен приезжал ко мне каждый Сочельник, чтобы встретить со мной Рождество. Он так и не завёл свою семью и был одинок, впрочем, так же, как я. Он работал по-прежнему у моего бывшего друга. Иногда он рассказывал, что видел кого-то из моей дружной семейки, но потом я запретила ему поднимать эту тему, не желая больше терять ни единой слезинки. Такими и были наши с ним встречи: Он болтал без умолку, а я просто смотрела на него, не в силах вымолвить не единого слова.