Намаскар: здравствуй и прощай - [27]

Вот – ещё одна причина, по которой Индия нравится приезжим: здесь остались рабы; унижаются они перед тобой, «сэром» называют, пресмыкаются, а ты раджой себя почесть можешь.

– У меня образования нет, но детей своих я в школу отправил… Это важно.

– Бесплатная?

– Что?

– Школа.

– Платная.

– Платная?!

– Да, но… там недорого. Совсем недорого. Но детям это важно…

– Ты сам хорошо говоришь по-английски.

– Да, – улыбается. – Выучил от туристов. Двадцать лет вожу. Пришлось выучить.

– Тяжёлая работа?

– Очень, сэр.

– Почему же ты терпишь? Зачем тебе это?

– Странные вы вопросы задаёте. У меня семья.

– А если бы не было семьи?

– Не знаю… Разве…

Напрасное, унылое существование. Зачем он живёт? Не забыть, как увидел я на коже его первые капли пота. Диким было мне осознавать, что я заставил его потеть… Другой работы для него нет.

– Поверьте, сэр, это тяжёлая, но не худшая работа.

Я обидел его вопросами.

Рикша долго ехал подле нас; затем ехал в стороне (едва останавливались мы, торопился к нам – предложить извоз). Утомился я от сопровождения такого и настойчиво сказал ему не мешать. Под конец, уезжая, предложил он поездку до Красного форта: «Всего за 10 рупий» (6 рублей). Неожиданным попрошайничеством он печаль мою усилил. Понятно всё без домыслов – он зарабатывает, а в бедности гордость всякая утрачена.

С того дня ни разу не обращались мы к велорикшам. Уверен, что не обратимся к ним в дни последующие (если не выйдет нам опаздывать куда-либо в отсутствие другого транспорта).

26.07. Бхубанешвар

(Лингам – фаллический символ Шивы. Поклонение устроено ему в отдельности от поклонения самому Шиве. Йони – женский «источник», представляющий супругу Шивы – Парвати.)

В ночном поезде уютно. Во сне ни запахов, ни разговоров не слышишь. Не видишь грязи на полу, тараканов, по стенкам перебегающих. Спать, однако, в этот раз нужно было в беспокойствах. Ходили по вагону разносчики чая – вполне русским слогом кричали они: «Chai!» По голове били ветки – им не было препятствий в зарешёченных окнах. Включался свет. Но высшее беспокойство происходило от того, что остановка наша назначена была на 3:10. Станций никто не объявляет, соседи спят. Помощью был навигатор – без него суеты от меня потребовалось бы много.

Прибыли с опозданием получасовым. Вокзал Бхубанешвара был пуст. Никто не спит на лавках, на полу, никто не ковыряет болячек, ни испражняется, не моется. Тихо, чисто.

Гостиницу мы выбрали по совету моторикши. 400 рублей за просторный номер. Дважды я просил новое бельё (расстеленное было в пятнах; выданное в первую замену было, очевидно, снято с чьей-то кровати, разглажено руками, собрано конвертом и представлено нам чистейшим – я поверил, но уже в номере принюхался; запахи не врут; повторно выданное бельё было старым, трёпаным, но чистым).

Бхубанешвар! Приятный город. Тишина в нём замечательная, и мусора здесь меньше – оттого запахов грубых почти нет.

Вчера день был дождливым, дышалось легко. Впервые за две недели почувствовали мы на лице свежий ветерок.

Мягко шагалось по улице. Оля отдыхала. Нас не окрикивали, нам не кривлялись. Лица прохожих – человечнее. Наконец, поднятый на индийца фотоаппарат не заставлял его гримасничать, радоваться или тянуть за рупиями ладонь, но вызывал чувства степенные: смущение, недовольство, удивление.

На Олю здесь смотрят иначе. Собственно… почти не смотрят; если и тешат свой взгляд, то нет в этом звериного; улыбаются аккуратно, кивают. Глаза у горожан не стеклянные, не залитые кровью, не мутные.

Новая, приятная нам Индия. Людей меньше, и показателем к тому назвать можно вывернутые нормально зеркала на мотоциклах (нет надобности загибать их вовнутрь, от ударов оберегая). Глупой здесь слышится шутка, по которой в Индии собаки хвостом виляют сверху-вниз – вилять слева-направо не позволяет им теснота.

Храмы в Бхубанешваре отданы Шиве; те из них, что выставлены вокруг озера священного Бинду Сагар, приятием у нас отозвались. В них древность слышится наивернейшая. Архитектурные братья Махабодхи, они кажутся такими же инопланетными; собраны в количестве большом, а столбовым поставлен могучий Лингараджа [26] . Храмы эти будто собраны из зачерствевших деталей старых агрегатов – электростанций или заводов. Серые глыбы, могучие шестерёнки. Украшены они подробной резьбой (напомнившей армянские хачкары, но богаче их показавшейся, потому что допускала кроме узоров изображения божеств, животных).

Перед храмом Маа Дурабисини впервые доверились мы индийцам – оставили без надзора наши сандалии (обутым в Индии не зайти ни в один из действующих храмов); в носках вступили на камень мокрый (носки для таких случаев мы нарочно держим в рюкзачке). В храме увидели туземцев красивых, в племенной характерности сохранившихся. Они улыбались нам, позволяли заглянуть кратко в свои хижины (где обильное, должно быть – ритуальное, приготовление риса с овощами устроено было), позволяли себя фотографировать и не просили от фотографий денег. В благодарность за спокойствие такое, несуетливость, уходя, мы оставили им 120 рублей – пожертвование малое, но искреннее.

Возле истуканов порой видели мы фрукты и рис выложенные. Назначение их едва ли изменилось за последние восемь веков – ещё Марко Поло писал, что индийцы «идола угощают вот так: наготовят мяса, всякой другой вкусной еды и понесут своему идолу в монастырь, расставят еду на столе перед ним и дадут ей постоять некоторое время, а сами меж тем поют, пляшут и, если можно, тешатся; а как пройдёт столько времени, сколько нужно большому господину, чтобы поесть, тогда девки говорят, что дух идола съел сущность еды, возьмут яства и начинают вместе весело пировать, а после того каждая идёт к себе домой» {24} .