Нам, живущим. Реквием - [16]

Перри вернулся к своей учебе. Одна запись сменяла другую, и незаметно для Перри день начал близиться к концу. Диана как-то заглянула, чтобы изменить положение экрана и поудобнее усадить Перри на подушках. Чуть позже она принесла чашку чая и бутерброд. Перри едва замечал ее вмешательство. Его поглотила бесконечная запредельная драма. Уже почти стемнело, когда урчание проигрывателя возвестило об окончании последней записи. Перри встал и потянул затекшие конечности. Дианы не было видно. Он огляделся, вздохнул, сел и закурил. Наконец Диана появилась на пороге двери из садика.

– Как далеко ты продвинулся, Перри?

– Один раз посмотрел все вплоть до сегодняшнего дня.

– И что скажешь?

– Впервые я действительно чувствую себя в две тысячи восемьдесят шестом году. Но для одного раза эта порция великовата.

– Я пригласила своего старого друга посетить нас сегодня вечером, Перри. Он здорово тебе поможет. Он магистр истории, а в прошлом – один из моих учителей.

– Что ж, это замечательно. Когда он приедет?

– Должен быть к ужину. Он летит из Беркли.

Гость появился меньше чем через час. Плотный мужчина с мощными широкими плечами. Большой череп, глубоко посаженные глаза, лицо простое и грубое. Он сгреб Диану в медвежьи объятия, оторвал ее от пола, поцеловал в обе щеки, затем поставил на место и принялся разоблачаться, избавляясь от своего летного костюма. Перри решил, что мужчина неплохо сохранился, и на вид дал ему пятьдесят пять – шестьдесят лет, с интересом отметив, что гость, похоже, сбривает волосы на теле, оставляя нетронутыми лишь кустистые серые брови. Диана представила их друг другу. Звали мужчину, как выяснилось, магистр Каткарт.

– Могу я помочь тебе, мой мальчик… – Вопрос это или утверждение, Перри не смог разобрать. – Диана поведала мне кое-что о твоем случае. Нам о многом придется поговорить.

По настоянию Дианы отложили все исторические дискуссии до окончания ужина. Затем, как только магистр Каткарт уговорил свою трубку с огромной чашкой задымить, он перешел прямо к делу:

– Мне следует, как я понял, считать, что фактически ты являешься жителем тысяча девятьсот тридцать девятого года нашей эры, хорошо сведущ в своем времени и попал сюда посредством черной магии. Да будет так. Ты изучал сегодня записи? Какие именно?

Перри перечислил.

– Сойдет. Теперь ты мог бы сделать краткую сводку того, что узнал сегодня, а я буду пояснять, прояснять и отвечать на вопросы так хорошо, как только смогу.

– Что же, – ответил Перри, – это непросто, но я попытаюсь. На момент моей аварии, в июле тридцать девятого, президент Франклин Делано Рузвельт занимал свой пост во второй раз. В работе конгресса был объявлен перерыв после практически полного краха программы президента. В испанской войне победили фашисты. Япония воевала с Китаем и, по всей видимости, собиралась воевать еще и с Россией. Безработица и дисбаланс бюджета по-прежнему оставались двумя главными проблемами Со единенных Штатов. Тысяча девятьсот сороковой был годом президентских выборов. Президенту Рузвельту пришлось баллотироваться на третий срок ввиду отсутствия достойного последователя, способного продолжить его начинания. Его выдвижение на съезде демократов привело к тому, что консервативное крыло демократов переметнулось к Республиканской партии. Тем временем движение национальных прогрессивистов[10] уже разрослось до масштабов страны и ввело в игру молодого Боба ла Фоллета. Республиканцы выдвинули сенатора Ванденбурга. Ванденбурга избрали, однако он набрал значительно менее половины голосов избирателей и не получил поддержки большинства ни одной из палат конгресса. Его правление изначально было обречено. За четыре года администрация сделала крайне мало, если не считать нерешительной попытки сбалансировать бюджет, отменив пособия, но беспорядки и голодные походы вскоре вынудили конгресс начать увеличивать эту статью. Весной сорок четвертого года смерть господина Рузвельта в авиакатастрофе деморализовала остатки Демократической партии, и большинство ее участников присоединились к республиканцам или прогрессивистам. Демократы распустили свой съезд, даже не выдвинув кандидата. Прогрессивисты выдвинули Ла Гуардиа, неутомимого маленького мэра Нью-Йорка, тогда как республиканцы после множества голосований – сенатора Мэлоуна. Президент Ванденбург, как и его предшественник, президент Гувер, попал во власть обстоятельств, которые не понимал и не контролировал. Сенатор Мэлоун был политиком Среднего Запада, типичным демагогом моего периода, если я могу об этом судить. На записях он всегда раскрасневшийся и пронзительный, человек из народа. Мэлоун за основу своей платформы выбрал обвинение – он во всем винил Европу и радикалов. Он требовал немедленной выплаты военных долгов, что было довольно глупо, поскольку уже шла вторая европейская война. Он призывал объявить Коммунистическую партию вне закона, защитить американскую землю и вернуться к рационализму в образовании (то есть к чтению, письму, арифметике), а кроме того, проявлял крайне агрессивный ура-патриотизм. Он выступал за депортацию всех приезжих, ратовал за законы, запрещающие женщинам занимать мужские должности и защищающие нравственность молодежи. Он говорил, что восстановит процветание, и обещал всем «американский» уровень жизни. И он победил – с минимальным перевесом на голосовании в коллегии выборщиков. Ла Гуардиа потом говорил, что, поскольку Мэлоун пообещал им луну с неба, все, что ему оставалось предложить со своей стороны, – луна со взбитыми сливками, а это показалось Ла Гуардиа непрактичным.