x x x
Мне снятся сны, где все - как наяву: иду проспектом, что-то покупаю. На кой я черт, скажите, засыпаю и снова, получается, живу!
Я эту явь когда-нибудь взорву, но не за то, что тесно в ней и тошно, и даже не за подлость, а за то, что мне снятся сны, где все - как наяву.
УРОК АНАТОМИИ
Кормит мужа хорошо и много, никаких превратностей не ждет. Да, через желудок есть дорога. Рассказать, куда она ведет?
ЛИРИЧ. ДОВЕСОК
Счастье, выглянув едва, обернулось пьяным бредом. То ли предали слова, то ли я кого-то предал.
Цвета крови и чернил грязь и ржавчина в горниле. То ль кого похоронил, то ль меня похоронили.
Безнадежное зеро. Где же адская бумага, петушиное перо, опереточная шпага!..
Год любви любой ценой вот и все, о чем просил бы... Как ты выдуман, Хромой, беспощадно и красиво!
x x x
Мир сотворен. Границы отвердели. Который раз по счету сотворен? И, верно, не на будущей неделе очередной великий сдвиг времен.
И потому-то думается людям, что неизменен будничный уклад. И мы живем. И мы друг друга судим. И кто-то прав. И кто-то виноват.
Сумеем ли за малое мгновенье понять, что ни один из нас не прав, когда Господь для нового творенья смешает с глиной контуры держав!..
x x x
Бросьте, это не жестоко просто будет больше света. Потому сегодня столько ампутированных веток.
Потому не хмурьте лица, и потом - не в этом дело, ибо все должно ветвиться до известного предела.
И в раздвинутых преддверьях . изумленного апреля что вы, право, о деревьях? На себя бы посмотрели!
Запредельно, звонко, резво полоснет пила по ветви и морозные рассветы серебрят монету среза.
x x x
В южной местности гористой, на краю пустыни длинной рассказали гитаристу про старинные руины.
Рассказали и гортанным мертвым именем назвали. И ушел он по барханам к серым контурам развалин.
Брел по зыби золотистой просто так, из любопытства поглядеть и возвратиться. Поглядел - не возвратился.
Он нашел меж серых склепов, где кончался мертвый город, оловянный серый слепок с человеческого горла.
Там, в толпе цветасто-тесной, там, за белой толщей праха, кто-то пел не просто песню, кто-то пел не просто правду.
Значит, слово било в сердце, убивало, помыкало, раз одно осталось средство ковшик жидкого металла.
Но не знал палач усердный, запечатав глотку эту, что отлил в металле сером первый памятник поэту.
Нет ни имени, ни лика, в цепких пальцах легковерна оловянная отливка, отмыкающая песню...
Храмы рухнули. И ныне равнодушно смотрят горы; что осталось от твердыни? Оловянный слепок с горла.
От прославленной столицы слиток серого металла... Было страшно возвратиться, страшно было взять гитару
и начать, как начинали до тебя - отважно, скорбно, точно зная, что в финале оловянный слепок с горла.
