Нам бы день продержаться… - [42]

– Тащ лейтенант, ефрейтор Будько по вашему приказанию прибыл! – докладывает он и неуверенно добавляет на всякий случай, подсказывая мне, чего он хочет. – Разрешите встать в строй? – Все-таки рожа у него чуть перепуганная. Народ прыскает сдерживаемым хохотом, опуская лица носом вниз ко второй пуговице кителя. Бадья дергается к строю, чтоб в нем затеряться. Не привык наш герой ко всеобщему вниманию. Стесняется, как непонятно кто.

– Нет, – останавливаю я его и официально-угрожающе приказываю: – Ефрейтор Будько! – рычу, призывая к вниманию всех, и мне это уда-ется.

– Я, – автоматически отвечает Валера и заливается краской. Он начинает понимать, что про него не забыли, просто забегались и не успели сообразить в суматохе событий.

– Ко мне! – гаркаю я, с ироническими и веселыми интонациями, спрятанными в грозной попытке говорить басом. Толпа в строю выдыхает смехом и наблюдает неотработанный и забытый строевой подход повара к начальнику. Валерка путается в докладе и обзывает меня званием моего предшественника. Застава взрывается хохотом.

– Тащ старший лейтенант, ефрейтор Будько по вашему приказанию прибыл. – Он опускает руку от виска и смеется со всеми, махнув ладонью в знак извинения. Я хрюкаю, сдерживая смех от неуклюжих строевых стараний Кастрюлькина, и вызываю этим новую волну спорадического веселья в строю. Даже Грязнов отворачивается в сторону на правом фланге и трясет плечами, не в силах превозмочь эмоции хорошего настроения.

– Поздравляем, тащ лейтенант, – негромко, но четко говорит кто-то из строя.

– Застава, налево рравняйсь! – пытаюсь я ускорить торжественную часть. Это сразу сделать невозможно. Мой выкрик совпадает с тем, что Будько по привычке дергает головой влево – на меня, тогда как все остальные стоящие к нему лицом вертят панамами и головами под ними в другую сторону. Мало этого, рожа Бадьи меняется и приобретает свои обычные саркастические черты, содержащие иронический подвох в них. Так Бадья смотрит на тех, кого посылает распиливать на чурбаки полутораметровые в диаметре стволы вековых деревьев на нашем дровяном складе. Смотрит с умилением провозглашающего смертный приговор и опечаленного этим донельзя как братаном на век. Я этого взгляда не вижу, но солдаты в строю выдержать подобострастное равнение Бадьи на меня даже секунду не могут. Перед их во-ображением сразу становится изможденный, раздетый по пояс лейтенант со сбитыми в мозоли ладо-нями. Мокрый от пота, запыхавшийся и напуганный до смерти тем, что не успеет распилить чертово бревнище, до того как прибежит на помощь всемогущий повар и легко расправится с деревяхой своими мускулистыми руками. Печаль по поводу моего несомненного недостатка так явно выражена на лице Валерки, что приходится повторить вышесказанное с паузой.

– З а с т а в а! Налево – рравняйсь! Сми-и-ирно! Вольно. – Их специально-серьезные-торжественные лица еще умильнее, чем улыбающиеся виновато. – Товарищи пограничники, сегодня у ефрейтора Бадьи, – начинаю я и спохватываюсь, и поправляюсь, – ефрейтора Будько – день рождения! – Народ хохочет коротко, дружески и с трудом умолкает под взглядом Грязнова. Повар краснеет. Я продолжаю: – Поздравляю его от вашего имени. Желаю счастья, здоровья и удачи. Ну и главное, чтоб кормил нас так же, как и прежде, вкусно, сытно и своевременно. Объявляю ефрейтору Будько выходной с двадцати часов сего дня на следующие пограничные сутки. Исполнять обязанности повара назначаются: на ночной доппаек и завтрак – старшина заставы старший прапорщик Грязнов! – делаю паузу.

– Я, – грозно рычит Виктор Иванович с пра-вого фланга, и улыбки и шутки летят из строя по поводу услышанного только что. Немой вопрос застывает в глазах всех, кто находится в строю. А обед? – написано на озабоченных лицах. Повар смотрит и слушает меня со страхом за состояние дел в его богадельне. Я продолжаю. Строй начинает трясти волна приближающегося хохота.

– На обед: рядовой Пирмухаммедов Ибрагим!

– Я!

– ООО! Он же невкусный, – несется по солдатам волна удивления, а Пирмухаммедов довольно кивает всем снизу вверх с левой оконечности шеренги. Будько жмурится от наплыва впечатлений. Он не знает, радоваться ему тому, что происходит, или нет.

– На ужин: каптер – ефрейтор Шустрый!

– Я! – успевает перед взрывом хохота утонуть ответ нашего каптенариуса в нарастающем ве-селье.

– Урра! – взрывается строй, а Бадья облегченно вздыхает. Он знает, как и все, что для того, чтобы смазать свое неумение готовить, Шустрый не пожалеет деликатесов при готовке пищи и количественно и качественно. А кроме макарон по-флотски он больше ничего творить на кухне не умеет. Народ пытается стартануть, все ясно, но я снова беру инициативу в свои руки и задерживаю всех на проходе широкого коридора.

– И от нас всех прими, Валера, такой вот подарок, скромный. – В моих руках скрипит, сверкает новенькой, двойной кожей и оранжевой фигурной прострочкой нитей офицерская портупея-ремень второго размера. На ней нулевая коричневая кобура с черным, как смола, шомполом и кожаным шнуром с карабином. Я с трудом открываю не растянутый клапан кобуры и демонстрирую всем пистолет Макарова и два магазина к нему, свежепахнущие едва вскрытой смазкой. – Властью начальника заставы разрешаю носить в расположении вверенного мне гарнизона и не считать нарушением формы одежды, – заканчиваю я. – Патроны получишь у Шустрого, после того, как сдашь старшине зачет по эМБэ* и устройству, – и Грязнов с Борей в согласии со сценарием начинают первыми хлопками провоцировать громкие аплодисменты присутствующих. – Вольно, на ужин разойдись, – командую я.